Галина Александрова - Домовенок Кузька и волшебные вещи

— Вуколочка! Что вы все, как зайцы по полю, скачете? Или у вас опять соревнования?

— Кузенька! — всплеснул руками Вуколочка. — Уходи подобру-поздорову! У нас в деревне жители с ума сошли! Что делают, что творят!

Услышал это Кузя и обомлел: значит, и сюда добралась напасть-беда, и здесь всех людей заколдовал неведомый волшебник.

— А ну, покажи! — сказал он Вуколочке.

И друзья побежали к дому, откуда такой шум-гам раздавался, будто там у Бабы-Яги зуб болит. Пролезли домовята в щелочку и стали наблюдать.

А в избе народу — тьма-тьмущая. И все пляшут, аж пыль столбом стоит. Да так лихо пляшут, что, глядя на них, у Кузи даже пятки зачесались — так ему вдруг танцевать захотелось. И только он повел плечами, развел руками да притопнул каблуками, как вдруг веселая музыка сменилась на грустную. Тут все, кто только что свистел да топал, вдруг попадали, где стояли, и залились такими горькими слезами, что у Кузьки даже глаза защипало. Дети хныкали, бабы рыдали, даже мужики соленую слезу рукавом вытирали.

И только-только натекла лужа из горьких слез, как музыка снова поменялась, и на этот раз все затянули песню из ста куплетов и ста припевов. Кузя дослушал до двадцать девятого куплета и спросил у Вуколочки:

— Это что?

Вуколочка, который тоже тоненьким голоском подпевал хору, помотал головой и ответил:

— Напасть какая-то! Вон, смотри, в том углу.

Кузька посмотрел в угол и рот раскрыл. Лежали там гусли кленовые, расписные, с золотыми струнами и серебряными ладами. Гусли лежали себе в углу да тренькали потихонечку сами по себе. И так это у них хорошо получалось, что ни один гусляр так бы не смог.

— Уже день прошел, и ночь прошла, — жаловался Вуколочка Кузьке. — А они все то пляшут, то поют. Скотина не кормлена, огород не полот, пироги не печены. Домовые уж с ног сбились. Не знаем, что делать.

И рассказал Вуколочке Кузя про свою напасть. И решили друзья пойти за помощью в третью деревню, что поодаль стояла. Там жил их дядька Нафаня. Он был старый домовой и очень умный. Много на свете повидал и мог беде помочь, что-то дельное посоветовать.

К вечеру Кузя и Вуколочка добрались до дальней деревни. Деревня была большая да богатая. Много в ней было дворов, а в каждом дворе — большое хозяйство. Всякие-всякие здесь были животные — и коровы, и овцы, и козы, и свиньи, и птица была самая разная. А уж о полях, что окружали деревню, и вовсе нечего было говорить. С одного колоска можно было зерна намолотить на целый каравай хлеба — вот как славно было в этой деревне.

Да только что-то в ней было неладно. Подошли поближе домовята и удивились: хлеб в поле весь осыпался, скотина по лесам разбрелась, а все огороды бурьяном заросли. Дома покосились, дорожки песок занес, и тихо-тихо, словно нет никого.

Встревожились домовята и поняли, что и здесь случилось что-то страшное. Прошли они по деревне, поискали домовых, да никого и не нашли.

— Нафаня! — закричал Кузенька что есть мочи. — Нафаня!

И тут откуда-то послышался скрип да кашель. Из-под завалинки выбрался лохматый, худой и злой Нафаня.

— Ну, что орешь, что орешь? — пробубнил он, увидев племянника. — Видишь, нет никого.

— Как же нет, если ты есть? — спросил, чуть не плача, домовенок.

— Я-то есть, — согласился Нафаня. — А вот толку — нету. Скотина разбежалась, огороды позаросли. А братья-домовые разбрелись по белу свету — новую деревню себе искать.

— Нафаня, а что за напасть такая?

Закряхтел Нафаня, затрещал костями, вылез из своей берлоги и поковылял куда-то. Растерянные домовята за ним пристроились, и вскоре все втроем добрались до одного дома. Дом был самый большой во всей деревне. Раньше там гулянья устраивали и свадьбы праздновали. А теперь в доме лежал толстый-толстый слой пыли, а с потолка свешивались на тонких паутинках сердитые пауки и раскачивались — туда-сюда.

А из большой комнаты доносился странный звук, будто целая деревня громко храпела во сне. Да так оно и было: на полу, на сундуках, на матрасах вповалку лежали все местные жители и сладко спали.

— Это еще ничего, — сказал Нафаня. — Сейчас проснуться и завтракать будут. — И точно: стали люди ворочаться на своих местах, почесываться, глаза протирать. Вскоре все проснулись, загомонили.