Семен Липкин: Царевна из города Тьмы

— Весь мир шумит мне в уши конским ржанием, — сказал знаток лошадей. — Однажды я возвращался с дружеской пирушки, а дело было на другом конце города, шел я через луг, и внезапно что-то мне ударило в сердце: увидел я жеребенка, озаренного пятнадцатидневной луной, и понял: вот это конь, который быстрее сна, вот это копь, у которого за спиной крылья, вот это конь, ногам которого трепетно кланяется земля! Посмотрел я на человека, который был с ним, и узнал твоего мальчика-подмастерья. Если мое любопытство не противно тебе, то скажи, откуда у тебя такой необыкновенный конь?

— Вижу, — сказал Равшан, — что ты истинный знаток лошадей. Не только этот конь, которого я назвал Гыратом, по даже повесть о нем радует чистое сердце. Сейчас принесут чаи, и ты услышишь от меня эту повесть.

Но подмастерье не успел внести скатерть с угощением: раздался тяжелый стук в ворота. Так не стучит гость, не стучит сосед или путник — так стучат люди, которых не любят, но которые властвуют. В дом ворвались воины хана. Их сопровождал Безбородый. Хихикая и почесывая бритую голову, соглядатай сказал:

— Возьмите обоих: и Равшана, и знатока лошадей. Но сначала выведем хваленого коня.

Равшан сразу понял, что случилось недоброе и что с этим недобрым нет у него силы бороться. Он подошел к подвалу, снял засов, раскрыл двери, и во двор выбежал жеребенок. Он выбежал и остановился, зажмурив глаза, так как не привык к дневному свету. Неказист был он с виду, какой-то непонятной масти, можно сказать, совсем никудышным казался, только и было в нем проку, что длинная грива.

Безбородый захихикал:

— Видали, почтенные люди, необыкновенного коня? Ай, сокровище райского сада! Я считал шутником себя, но шутник, оказывается, ты, Сакибульбуль! Пойдем, пойдем, хан любит такие шутки! И это тебя-то, глупца, величают знатоком лошадей! Да эта кляча только мне, толстобрюхому старику, под стать! Сяду-ка я на нее!

Безбородый близко подошел к жеребейку, но тот схватил его зубами за кушак и так ударил, что упал ханский соглядатай и девять раз его голова, похожая на тыкву, перевернулась в пыли. А пока Безбородый кряхтел, поднимался, жеребенок расправил крылья — кляча-то оказалась крылатым конем! — взвился вверх и скрылся за облаками.

— Ну, теперь пропал твой сатана, и ты, маслобой проклятый, ответишь за него хану, — сказал Безбородый, стряхивая пыль с халата, и те, кто привык к его хихиканью, поняли, что он и со злобой говорить умеет.

— Нет, не пропал мой жеребенок, хотя, быть может, лучше было бы ему не возвращаться, — печально ответил маслобой, а йотом крикнул: — Гырат!

И жеребенок, как обратная стрела, пущенная из лука, с шумом опустился на то самое место, откуда взлетел. Облачная влага блестела на его длинной гриве.

Равшан накинул на него узду и повел к хану. Рядом с маслобоем был Сакибульбуль, со всех сторон — ханские воины, а позади поплелся Безбородый.

Хан Шахдар пребывал в это время в своей конюшне и любовался конями. Жители города благословляли это занятие, ибо остальное время хан делал зло. Но теперь зло совершилось в конюшие.

Число ханских коней составляло шестьдесят, то были разномастные скакуны, отобранные из несметных табунов Шахдара, сильноногие, быстрые, такие, что на бегу раздваивали траву своим дыханием, такие, что громом копыт потрясали доброе сердце земли. Хан был облачен в румийскую парчу, в руке он держал плеть с золотой рукоятью, и на золоте было вытиснено его имя.

Вошедшие, как велит обычай, распростерлись перед ханом па земле, у самых его ног улегся старый соглядатай, улегся так, что сверху видны были только две округлости, и та округлость, что была поменьше, оказалась бритой головой. Голова то поднималась, то опускалась. Безбородый говорил шепотом, но так, чтобы его слова достигали ханского слуха.

Шахдар посмотрел с удивлением на маслобоя и приказал:

— Встань и расскажи нам, откуда у тебя такой удивительный копь. Быть может, он из наших табунов, а, маслобой?

Равшан поднялся, поднялись и остальные, и маслобой начал так:

— Вот мои слова, и каждое из них — правда. Не из твоих табунов этот конь, это так же верно, как то, что не всегда я сбивал масло. Был я, и не очень давно, караванщиком, как и отец мой, и дед, и прадед, нанимался к богатым людям, водил караваны верблюдов. Нанялся я однажды к знаменитому златокузнецу. Звали его Хасаном, был он родом из Рума, и говорили, что богатству его нет пи числа, ни меры. Сказал мне Хасан-златокузнец:

«Поведешь моих верблюдов, груженных жемчугом и золотом, в сторону красных песков. Я не боюсь разбойников, а ты не бойся ни песков, ни меня. Дойдем до озера, в котором отражен смоляной дом, станем на отдых, а потом вернемся назад, и па этом — конец твоей службе».