Вячеслав Морочко - Камни и молнии (сборник)

– Я ему не сказала, кто вы! – возразила Илга.

– Считаете вашего папу глупее себя?

Тут я вмешался: «А если он болен? Нельзя же оставить больного без помощи!».

– Разве так помогают?! У человека хроническое недосыпание, а вам лишь бы сбагрить – в лечебницу… Я там оставил рецепт. Пусть пьет, пока не наладится сон.

– Если с психикой у него все в порядке, – в упор спросил я, – чем тогда объясните бредовые мысли?

– Спорное – не значит бредовое… – разглагольствовал врач, уже стоя в прихожей. – Оно может стать плодотворным… «Все новое каждый миг уступает место новейшему…» – полагает ваш друг. Я не знаю, как вас, но меня эта мысль интригует.

«Шарлатан!» – произнес я вдогонку, когда за врачом захлопнулась дверь.

Из спальни вышел Нодар. От того, что теперь он был выбрит, в чертах появилось нечто «клювастое». Он ожег меня взглядом. Голос дрожал.

– Ты сказал всем, что я сумасшедший, – любезно с твоей стороны… Но сейчас тебе лучше уйти!

Вот она – человеческая неблагодарность! Хочешь сделать добро, а тебе отвечают упреками! Я ушел, унося неприятный осадок.

Однако через три месяца он позвонил мне, просил извиния.

– Саша, прости! Я был сам не свой – нахамил. Но и ты тогда зря вызвал Илгу? Все бы и так обошлось.

– Значит, уже «обошлось»? – осведомился я сдержанно, не настроенный продолжать отношения.

– А у меня радость! – Голос Нодара звенел. – Мне приснилась новая Бирута.

Я не знал, что ответить. Он, видимо, уловил замешательство.

– Ты, наверно, не понял. Раньше сон без конца повторял мне ее последние дни… В этот раз я увидел наш садик в Дарзини, где и ноги моей не было с прошлого лета… Как будто я приезжаю туда, захожу на участок… И вижу ее… Вначале опешил, потом говорю: «Это ты!? Но тебя уже нет!»

– Напрасно рассчитывал, – говорит. – Я вернулась! Гляди, что на грядках творится: мусор, жухлые листья, трава! Ты меня дожидался?

– Тебя!

– А ну-ка неси, говорит, сюда грабли!

Сел я на корточки и без грабель, прямо руками, убираю весь сор. На душе так спокойно, так полно, как давно уже не было! Знаю: Бирута – рядом, живая, «неповторимая». Чувствую, это она… И потом, когда я проснулся, сомнений не возникало: этот сон – ключевой. Я дождался! Она возвращается! Скоро Бирута будет со мной! Очень скоро!

Когда Нодар смолк, я почувствовал, как на макушке моей поднимаются волосы… коих давно уже не было. Я, конечно, не мальчик, чтобы меня выставляли за дверь, однако, сдержался и даже слегка подыграл:

– «Возвращается»?! Как и когда?

– Пока что не знаю, – бодро ответил приятель. – Надеюсь, она мне даст знать.

– По почте? Письмом, телеграммой? – я чувствовал, что теряю терпение.

– Может быть, почтой… – Он не настроен был спорить.

– Что ж, подождем, – кончил я разговор и простился. Росло раздражение, но не Нодаром одним – вообще все участники затянувшихся браков возмущение меня. Терпя миллион неудобств, они были не в состоянии разорвать бесполезные узы. Я презирал шарлатана-врача, углядевшего в здравомыслии признак жестокости. Мне хотелось смеяться над ханжеством, над погрязшими в сентиментальности олухами.

У меня созрел план, и дня через два, решив действовать, я проехал на электричке до Дарзини, и оттуда дал телеграмму Нодару всего из трех слов: «Возвращаюсь встречай Бирута». Но по дороге домой неожиданно пожалел о содеянном. Я не тревожился, что найдут отправителя: бланк заполнил другой человек; я был в темных очках, в парике, с накладными усами, и приемщице меня не узнать… Однако достаточно, что я сам это знал, а пакостить исподтишка – не мой стиль…

Минут через сорок вернулся на почту… Но – поздно: моя телеграмма ушла. Предчувствуя шквал телефонных звонков, не решился ехать домой, прокатился до Юрмалы и нагрянул к сестре. Под банальным предлогом: «установилась погода, и хотелось бы подышать морским воздухом» – испросил разрешения провести у нее пару дней. Таскался по берегу, вместе с другими до одури меря шагами сырую полоску под шелест прибоя. Но скоро обрыдли цепочки людей, одержимо бредущих у вспененной бровки. Хотелось забраться подальше от всех… И на утро я прикатил в Лесопарк, взял моторку из эллинга, через Киш-озеро вышел в протоку, оттуда – в главное русло Двины и – в Залив. Гнал на север, вдоль «дикого» пляжа. Свернул в устье Гауи, и потихонечку двигался против течения. Выбирая места побезлюднее, ночевал под брезентовым пологом: лодка мой второй дом. Ловил рыбку, сколько ловилось. Грелся на солнце, когда оно было.