Валерий Тимофеев - В Солнечном городе

На малой скорости проехал мимо стометровой очереди — показался. Сейчас от добровольных помощни-ков отбоя не будет. Вмиг разгрузят.

Завмаг выбежала навстречу с радостной улыбкой. Она хлопнула себя по толстым бедрам, присела, за-металась на крыльце — то в магазин завернет, то к машине, и никак не решит — куда же важнее?

— Благодетель ты мой, — раскудахталась перед Ильей. — Никак мне?

Илья кивнул.

— Сколько?

— А хоть все, — сделал щедрый жест.

— Ох ты, господи, — замахала руками и глаза замельтешили по кузову.

К машине бежали мужики.

Завмаг увидела их, выскочивших из арки, приосанилась — не узнать человека — и закричала на весь квартал.

— Стой! Куда прете? Осади, осади, ненасытные!

Толпа растеклась вокруг машины и замерла на почтительном расстоянии, словно наскочила на стену. Злить заведующую ни к чему. Она здесь бог и царь, — осерчает, магазин закроет, бегай потом, ищи, и не успеешь взять.

— Мешаться пришли или помогать?

— Что ты, Борисовна, разве ж мы когда мешаем? — самостийно выступил парламентер. Остальные мол-чали. — Только скажи, враз пораскидаем эту ласточку.

— Во-во, пораскидаете да поворуете, а мне расплачиваться, — грубила Борисовна. Она указала Илье. — Давай, родименький, выворачивай.

На грубость заведующей толпа ответила понимающей улыбкой.

Парламентер высказал общее мнение.

— Обижаешь, начальник. Мы люди честные.

— Ну да, честные! Особливо если на рожи ваши глянуть!

Шутка пришлась ко двору. Народ негромко засмеялся.

— Ишь, осклабились, ироды. Ну, быстро шесть человек!

Настало время выдвигать условия.

— Как всегда, Борисовна, грузчикам без очереди?

Смилостивилась:

— Как всегда.

— По сколь?

— По две.

— Не, начальник, мало. Давай по пять.

— По три. Кто не согласен, вали отсюда. Мне по шее за вас получать ни к чему.

На крыльцо высыпали продавщицы.

— Начинаем, девочки, — предупредила Борисовна и белые халаты скрылись. Тотчас распахнулись же-лезные двери, упал открытый задний борт. Парламентер шел вдоль строя грузчиков и тыкал пальцем:

— Ты, ты, вон тот… Остальные — отвали.

Борисовна позвала еще двоих из толпы и увела в магазин. Они быстро вернулись, затолкнули в кабину картонный ящик.

— Хозяйке твоей, — шепнула Илье на ушко. — Пусть порадуется. — А мужикам подсказала. — Цените, вон как о вас печется, инструкции нарушает, добро творя.

Мужики ликовали. Наперебой предлагали Илье курево, рассказывали "пьяные" анекдоты, кричали вос-торженно. Кто-то шутя предложил:

— Качай его!

Шутку не поняли, и замелькали над машиной растопыренные руки и ноги Ильи. Он ругался, высказы-вал вслух неодобрение, но в душе млел — такой почет! Попытался закрыть глаза и посмотреть со стороны — понравилось, и он улыбнулся.

Что-то изменилось.

Мужские голоса стихли. Илью поймали не так заботливо — на кулаки. Сбили шапку, оторвали рукав по-лушубка и бросили у машины. Он открыл глаза: его плотно обступили женщины и дети, придавили к земле горящими злыми глазами. Кто-то пнул по ногам.

— Смотрите, дети! Вот он — вражина ваша. Это он, сволочуга, грабит вас, все отнимает: кусок хлеба, иг-рушки, отцов ваших. Детство отнимает. А взамен злобу и зависть дает!

Илья хочет крикнуть: — При чем тут я? Мое дело маленькое. Я исполнитель! Головы, головы поднимите! Кто надо мной стоит, указывает: что делать и как делать?! Меня вычеркнете, другой за руль сядет. Маши-ну поломаете, — новую поставят, еще больше этой. Бутылки перебьете — завтра из крана заместо воды по-течет. Смотрите, лучше смотрите! Того ли вы поймали?

Все это Илья думал сказать, но голос пропал; беззвучно шевелились губы. Его катали по земле, би-ли о голову бутылки — осколки купались в хмельных лужах, впивались в тело, проникали внутрь, обвола-кивали сердце и лишали его простора. И вот уже сердце еле трепыхается — стеклянные иглы обложили со всех сторон.

— Будешь еще травить людей? Будешь возить эту гадость? — вопрошают женщины.

— Нет, — хрипит Илья.

— Клянись!

— Чем?

— Самым дорогим. Во что веришь?

— Не знаю.

— В бога веришь?

— В бога? — переспросил Илья. — Какой он, бог? Скажите, может поверю.

— Не дури, не малое дитя.

Илья вспомнил мамкиного бога — обгорелая с одного края дощечка с тусклым рисунком. Мать осмот-рится — нет ли кого — встанет на колени, руки на груди сложит и шепчет торопливо. Илья из-за печки вы-глядает и его обволакивают непонятные слова."…пыль не может устоять против бури, так и мы против гнева твоего… помилуй нас по великой милости твоей…" Мать верила в дощечку. А он мог бы поверить?