Валерий Тимофеев - В Солнечном городе

Народимся чистыми, а идем сквозь жизненную бурю, черствея с каждым шагом своим, и грязнея мыс-лями, завистью и деяниями своими. А правильно ли? По Божьему ли разумению? Или дал он свободу, что-бы мы плохость свою истинно проявили и на последнем вздохе всю тяжесть ее познали? Где ж тогда доб-рота твоя? Дал нагрешить несчислимо, дай и исправить. Не на небесах, пред тобой и судом твоим. На зем-ле, пред теми, в кого плохость наша прямиком наударяла.

Народимся здоровыми, розовенькими малышами, теми, на которых грех родительский не сказался. А впереди подстерегают нас боли немалые, страдания телесные, да старость безрадостная. А правильно ли?

Народимся от любви, любимые многими и всеми, в окружении добрых, заботливых лиц, а идем к черст-вости, пустоте и одиночеству. А правильно ли?

Господь Бог так ли задумал нас?

Час за часом, минута за минутой вспомнил как пережил заново день вчерашний и позавчерашний, и третий и десятый, и так до юности, детства, до чрева матери своей, до темноты утробной, пока не почуял, что растворяется, растекается в другие тела. Поpой он забывался — теpялось ощущение pеальности, тело делалось невесомым, а сознание пpогоняло каpтинки иной, не им пpожитой жизни. Степан пpобуждался и долго стpелял глазами, сообpажая, в каком он миpе. Днями шаги стаpухи либо надоедливая муха под-сказывали ему — еще жив. Ночью же pазобpаться было сложнее.

3

Сорок и еще один день пролежал он.

Муха, прилепившаяся к высохшим губам, не улетала больше, тревожимая дыханием. Старая прогнала ее, вернувшуюся вдругорядь сердито прихлопнула скомканной газетой. Муха провалилась в межзубную темноту.

С уходом последнего дыхания ощутил он необыкновенную легкость, словно многажды-много воздуш-ных шариков внутри его народились, приподняли и несут, покачивая на легких волнах. Он отдался на их волю и неизведанным блаженством наполнился сам.

"Прахом земным…"

Твари подземные окружили его, тихого. Каждый взял от него свой малый кусочек и унес в себе к себе. И становилось его меньше и меньше, а твари шли и шли, и не осталось его, телесного, совсем…

Только душа его, зависнув на распутьи, не определилась покудова — в какую сторону наипервый шаг проложить.

Твари подземные, выполняя наказ Создателя своего, собирались вместе. Каждый приносил в себе свою, подаренную посля ему частицу. И из ничего, из малой малости возрастало большее, принимало роб-кие очертания Богоподобного, вызревало по дням Им назначенным. И пришел час, и нашли его, и забрали у земли, и внесли в дом свой головою наперед и стали ждать чуда. На третий день душа его же и вошла в него, и вздохнул он, и начал новый свой долгий путь через свою жизнь, через чрево матери и семя отца, через их отцов и матерей и далее и далее к праху земному…

4

Улеты в иное измеpение становились все чаще и пpодолжительнее, каpтинки четче и pеальнее; появи-лось в них и новое — он видел себя, но не нонешнего, а давнишнего, когда он был еще не согбенным де-дом, — а тоpопким и хватким мужиком. Пуще всего сбивало его наpастающее чувство силы в pуках и ногах, до боли хотелось потянуться, pазмять задубевшие мышцы. Степан долго пеpесиливал себя, но, наконец, не удеpжался, согнул одну, втоpую ногу, pаз, еще pаз, и, оттолкнувшись pуками от боковинок гpоба, сел.

— Стаpая, собиpай-ка на стол, — весело кpикнул он. — Голоден я!

И по-молодецки легко выпpыгнул на пол.

КОРОТКИЙ РЕЙС

повесть

1

Стаял снег.

Стаял как-то вдруг — без обычной весенней распутицы. Солнце весело навалилось на высокие наметы у дворов и в палисадниках, придавило накопленные за долгую зиму кучи, они просели; и побежали по ка-навам восторженные ручейки, унося прощальные слезы зимы. Исхудавшие сугробы потемнели и ощетини-лись редкими иглами натрушенного сена, щепой и грязно-желтыми пятнами опилок; наполнили улицу пре-лыми запахами сохнущего дерева, талого навоза и чего-то непонятного. Но по запахам этим безошибочно определялось: весна!

Все дни напролет дул южный ветер. К ночи он крепчал и метался по дворам и улицам как цепной пес, неожиданно отпущенный на волю; вымораживал набухшую влагой землю и тянул на высоких нотах свою немудреную собачью песню. Лед успокаивал нетерпеливый говорок ручьев, но и под белесым панцирем угадывалось их упорное стремление поскорее слиться с большой водой мутного Урала.

По темным улочкам предутреннего городка Илья Мохов шагал на работу. Кирзовые сапоги натыкались на подстывшие лужи, давили тонкий ледок; черная вода, всхлипнув, растекалась под ногами. Илья делал шаг в сторону, пытаясь углядеть — где посуше? — но через несколько метров сапог опять с хрустом погру-жался в воду, и он, не уберегаясь более, побрел напрямки.