Кэтрин Ласки - Легенды ночных стражей - Спасение

— Состояния, — подсказала Гильфи.

— Спасибо, Гильфи. После этого я снова узнала Сорена. А сегодня я видела сон, мне приснился камень, и я вспомнила кое-что еще.

— Что? — шепотом спросил Сорен.

Все остальные не сводили глаз с Эглантины.

— Теперь я вспомнила, где они держали нас — всех тех, кого вы спасли в Ночь Великого Падения.

— И где же? — выпалил Сорен. Его била дрожь. Долгие месяцы Борон и Барран бились над загадкой Великого Падения. Откуда взялись совята? Почему они упали на открытом пространстве, вдали от деревьев и гнезд? Сами совята находились в таком состоянии, что не могли пролить свет на эти загадки. В первое время они целыми ночами напролет монотонно твердили какую-то чепуху про чистоту Тито. Когда же бедняги очнулись и полностью пришли в себя, оказалось, что они ничего не помнят о случившемся с ними.

Эглантина приоткрыла клюв и крепко зажмурилась. Повисло долгое молчание.

— Понимаешь… я вспоминаю… частями. Прошлым летом, когда я увидела этот кусочек разноцветной слюды, и лунный свет просветил его насквозь, а потом заиграла арфа… тогда я вдруг вспомнила, что они ненавидели музыку.

— Они? Кто такие? — оживился Сумрак, наклоняясь над Эглантиной.

— В основном сипухи, как мы с Сореном, но там были и другие — несколько пепельных и масковых сов, пара-тройка травяных.

— Очень хорошо, — кивнул Сорен. — А теперь попытайся вспомнить что-нибудь еще.

— Они ненавидели музыку! Музыка была запрещена.

— Почему?

— Я точно не знаю, но а мы почему-то очень любили музыку. Они говорили, что мы еще не до конца обработаны.

— Что это значит? — не поняла Гильфи.

— Не знаю, — Эглантина быстрым движением склонила голову сначала в одну сторону, потом в другую, как делают все совята, когда чем-то смущены или взволнованы.

— Ты не вспомнила, где именно вас держали или как вы оттуда выбрались? — настойчиво спросил Сорен.

— Не совсем.

— Это было в лесу? — задал пробный вопрос Копуша.

— Нет.

— В глубокой каменной яме? — подхватила Гильфи, вспомнив каменную тюрьму Сант-Эголиус, спрятанную в толще скал и каньонов, где не росло ни единого деревца или травинки.

— Там были камни. Точно такие, как в кузнице, про которую рассказывал Сорен. Аккуратно вытесанные камни, сложенные в высокие стены, — Эглантина несколько раз мигнула, пытаясь получше рассмотреть тающий во мгле образ.

И тут Сорена осенило. Прошлым летом Эглантина начала дрожать, а потом вдруг опомнилась и пришла в себя после того, как увидела кусок слюды на расстеленном покрывале торговки. Один взгляд на блестящий осколок вывел ее из беспамятства. А потом и другие совята вдруг загалдели, что хотят послушать музыку. К счастью, мадам Плонк со своими арфистками как раз начали репетицию. Надо сказать, что все без исключения совята, спасенные после Великого Падения, проявляли необъяснимую тягу к музыке. Но сейчас Сорена интересовала не музыка, а слюда.

— Гильфи, — обернулся к подруге Сорен. — У тебя остались кусочки слюды, которые ты выменяла у торговки Мэгз?

— Конечно, я собрала из них ловушку для ветра, да все как-то лапы не доходят ее подвесить.

— Не одолжишь нам свою вертушку? На минуточку! — попросил Сорен.

— Конечно!

Когда Сорен взял в клюв веревку с нанизанными на нее кусочками слюды, в дупло заглянули лучи полуденного солнца. Эглантина резко обернулась и ахнула, не сводя глаз с блестящих осколков. Разноцветные блики рассыпались по дуплу, заплясали на белоснежном лицевом диске Сорена.

— Ты похож на витражное окно в замке, — отрешенно проговорила Эглантина.

— В замке? — хором крикнули остальные.

— Да, — кивнула Эглантина. — Когда мы впервые там очутились, нам казалось, что это самое красивое место на свете, несмотря на осыпавшиеся стены и многочисленные руины. Но потом мы поняли…. — Она говорила очень медленно, точно во сне или под гипнозом. — Это было и красиво, и отвратительно. Они называли себя Чистыми и поначалу казались добрыми. Они хотели научить нас поклоняться Тито и говорили, что мы сами чистейшие из чистых и поэтому должны все время твердить гимны. Но это было совсем не похоже на то, как мама с папой читали нам в детстве. Ты помнишь, Сорен? Мама обычно гудела какой-то мотив и напевала. Нам так делать запрещали. Они хотели полностью искоренить музыку. Говорили, что музыка — это все равно, что яд.

Сорен сразу вспомнил Сант-Эголиус, где ядом считали любые вопросы и жестоко наказывали каждого, осмелившегося проявить любопытство.