Лемони Сникет - Предпоследняя передряга (с иллюстрациями)

И не он один ахнул. Вайолет тоже ахнула, и Клаус ахнул, и Солнышко ахнула, и судья Штраус и Джером Скволор ахнули, и Хьюго, Колетт и Кевин — которые привыкли к жестокости ещё во время работы на карнавале и в качестве подручных негодяя — ахнули, и Кармелита Спатс ахнула, и Эсме Скволор ахнула, и даже Граф Олаф ахнул, хотя негодяи обычно не ахают, разве что раскрыв животрепещущую тайну или от очень сильной боли. Но громче всех ахнул Дьюи Денуман — громче даже, чем двойное «Не так!», которое разнеслось по отелю, когда часы пробили два. «Не так! Не так!» — прогремели часы, но все Бодлеры услышали полное боли, задыхающееся «ах!», и Дьюи начал пятиться к выходу, прижав одну руку к груди, а другой схватившись за хвост гарпуна, торчавшего из его тела под странным углом, словно коктейльная соломинка или отражение тощей руки Дьюи.

— Дьюи! — закричала Вайолет.

— Дьюи! — закричал Клаус.

— Дьюи! — закричала Солнышко, но библиотекарь-подпольщик не ответил и, пошатываясь, вышел из отеля.

Некоторое время дети от потрясения не могли двигаться и лишь смотрели, как он исчезает в облаке дыма, валившего из трубы прачечной, но потом, услышав донёсшийся со стороны пруда всплеск, помчались по ступеням. Однако когда Бодлеры добежали до Дьюи, он уже тонул, и от трепещущего тела по поверхности пруда бежали круги. Иногда говорят, будто мир — это тихий омут и будто совершить даже самый крошечный поступок — это все равно что бросить в этот омут камень, пустив по воде круги во все стороны, и поэтому даже незначительное деяние меняет целый мир, но Бодлерам невыносима была самая мысль о незначительном деянии красного курка и о том, как изменился мир в одно мгновение. Думать об этом они не стали, а подбежали к краю пруда как раз тогда, когда библиотекарь-подпольщик начал тонуть. Клаус схватил его за одну руку, Солнышко за другую, а Вайолет стала гладить его по лицу, как будто утешая плачущего.

— Все будет хорошо! — закричала Вайолет. — Только дайте мы вытащим вас из воды!

Дьюи покачал головой и страшно нахмурился, как будто пытался говорить, но не мог найти слов.

— Вы поправитесь, — сказал Клаус, хотя и из прочитанных книг об ужасных событиях, и по собственному ужасному опыту знал, что это попросту неправда.

Дьюи снова покачал головой. Теперь над поверхностью пруда осталась лишь его голова и дрожащие руки. Его тела и гарпуна детям видно не было, и это можно считать ложкой мёда в бочке дёгтя.

— Мы вас подвели, — сказала Солнышко.

Дьюи ещё раз покачал головой, на сей раз очень яростно, чтобы показать, насколько он не согласен. Он открыл рот и, вытащив руку из воды, указал за спины Бодлеров в тёмное-тёмное небо и выдавил то единственное слово, которое ему хотелось произнести сильнее всего.

Глава десятая

— О моя Кит, — произнёс он наконец и, выскользнув из бодлеровских рук, исчез в темной воде, и сироты в одиночестве оплакали своё погибшее будущее и бесконечную злобу мира.

— Что это было? — послышался чей-то голос.

— Как будто стреляли из гарпунного ружья! — воскликнул другой голос.

— Из гарпунного ружья? — третий голос. — Здесь отель, а не тир!

— Я слышал всплеск! — крикнул кто-то.

— И я! — крикнул ещё кто- то. — Как будто кто-то упал в пруд!

Бодлеровские сироты посмотрели на почти уже успокоившуюся гладь пруда и увидели отражения ставней и окон, которые распахивались на каждом этаже отеля «Развязка». Загорались огни, появлялись силуэты людей, которые вывешивались из окон и показывали на плачущих детей, но сироты от горя не обращали внимания на весь этот гвалт.

— Что за гвалт? — спросил ещё один голос. — Только я заснула!

— Прямо посреди ночи! — возмутился ещё кто-то. — Почему все вопят?

— А я вам скажу, почему все вопят! — завопил кто-то в ответ. — Кого-то застрелили из гарпунного ружья и сбросили в пруд!

— Ложился бы ты спать, Брюс, — сказал ещё кто-то.