Пол Гэллико - Дженни. Томасина. Ослиное чудо

Тут молния сверкнула такая, что не описать, и всё загрохотало, затряслось, затрещало, чуть дом не обвалился.

Я кинулась в трубу. Там было мокро, грязно, душно — нет, приличной кошке такая смерть не подходит! Я вообще не хотела умирать; я хотела домой!

Домой, домой, домой! Я висела в тёмной трубе и просто жить не могла без Мэри Руа.

Я видела каждый уголок нашего дома, и кухню, и моё кресло, и белую скатерть, и плед на нашей кровати, а главное — круглое, курносое личико, рыжие волосы и чистый фартук.

Верьте или не верьте, я так ясно почувствовала запах Мэри Руа, словно сидела у неё на руках, — запах глаженого белья, тёплой фланели, шёлковых лент, мыла, варенья, зубной пасты, мягких волос.

И такая любовь переполнила меня, что я рванулась вверх по трубе, под самые молнии.

Кто как, а я дождя не терплю. Я спрыгнула и села под густым деревом.

Мне захотелось умыться — я кошка чистоплотная; и я начала с лапок. Сперва моем лапку спереди, потом сзади, потом — щёки, голову, за ушами…

«Томасина, иди домой!»

Кто это сказал? Я сама? Теперь — бока, потом…

«Иди домой, Томасина!»

«Как это? В такую грозу? Да я и дороги не знаю!»

«Что тебе гроза? Ты и так вся мокрая. Неужели ты снова забыла запах Мэри Руа? Иди, глупая ты кошка!»

«Я не забыла! И молоко помню, и овсянку, и солёные слёзы на розовых щеках. Я где-то пропадала очень долго… Я хочу домой… я…»

Смотрите, да это я сама с собой говорю! Кому ж ещё? Я перестала мыться. Гром гремел немного подальше.

«Иди домой! Иди домой, Томасина!»

«Боюсь…»

«Иди».

Я вылезла из-под веток, и дождь брызнул мне в лицо. «Что ж, — рассудила я. — Он меня и вымоет». Мы вообще склонны к философии. Я наставила усики, проверяя, могу ли определить дорогу. Оказалось, могу.

Если бы я знала, как тяжёл путь, как мокра земля, как холоден дождь, как буен ветер, я бы, наверное, не пошла. Или пошла бы всё равно?

Я то бежала, то почти ползла — и лесом, и мостом, и улицами. Где-то я лежала под забором, снова не зная, сон это или явь, потом шла дальше.

Под забором я, наверное, и впрямь уснула ненадолго, потому что мне почудилось, будто я — не я, и сижу почему-то на золотом троне, на пуховых пурпурных подушках, а на шее у меня золотое ожерелье или, если хотите, ошейник. Справа и слева от трона какие-то жаровни, от них идёт довольно приятный дым. Что-то зазвенело, вбежали красивые девушки в белых платьях. Они пели и размахивали пальмовыми ветками. У моего трона они упали ничком. В дверях показался мужчина в тёмной одежде. Волосы его и борода были рыжие, как пламя, глаза — холодные как лёд.

Но, подойдя ко мне, он опустился на колени и стал другим, добрым. Он положил предо мной золотую мышку с рубиновыми глазами. «Помоги мне! — сказал он. — Пожалуйста, помоги!..»

Зазвенели кимвалы, загремел гром. Я лежала, дрожа, под забором. Небо стало багровым, дождь ревел, голос внутри меня самой повторял: «Иди домой, Томасина. Иди к Мэри Руа… иди… иди!..»

Лори прошептала:

— Ты возьмёшь её на руки?

Женские слёзы смешались с каплями пота на детском лице. Макдьюи склонился над дочерью и вытер ей насухо щёки и лоб.

— Нет, — ответил он. — У тебя ей лучше. Я бы хотел так умереть.

Миссис Маккензи закрыла лицо руками, спина её тряслась. Вилли отвернулся к стене.

Гроза гремела и сверкала. Грохот сменялся страшной тишиной, когда один лишь дождь стучался в окна. В одну из таких минут четыре раза пробили башенные часы. Лори и Эндрью в отчаянии посмотрели друг на друга поверх рыжей головы.

Мэри открыла глаза и долго глядела в глаза Лори. Потом она взглянула на отца, и лицо её, маленькое, словно у куклы, вспыхнуло румянцем. Она стала на секунду такой же хорошенькой, как была.

Тогда они и услышали кошачий крик за окном, перекрывающий и свист ветра, и грохот ливня, и раскаты дальнего грома.

Все вскинули голову — и Лори, и Эндрью, и заплаканная миссис Маккензи, и распухший от слёз Вилли с обвисшими усами.

Снова раздался крик — долгое, жалобное, пронзительное «мяу!». И кто-то в комнате сказал: «Томасина».

— Кто сейчас говорил? — крикнул Эндрью.

Усы у Вилли Бэннока взметнулись кверху, глаза сверкнули.

— Она! — закричал он. — Она сама!

Молния сверкнула так, что лампы и свечи обратились в незаметные огоньки. Все увидели в окне мокрую рыжую кошку.

— Томасина! Томасина! — вскричали разом Мэри Руа и миссис Маккензи. Девочка указывала пальцем на снова потемневшее окно.