Игорь Малышев - Лис

И голоса у него тоже особого не было, разве иногда только, когда распоется, лицо раскраснеется, глаза заблестят, тут и голос прорезается, и весь приход после службы говорит:

— Батюшка-то сегодня, ох, разошелся. Пел, аж дрожал.

И хотя случалось такое редко, но именно за такие моменты и любил поп свое дело. После таких служб он весь день ходил веселый и чистый, как первый снег. Всем улыбался, за грехи на исповеди особо никого не журил и молился вечером с особым усердием и любовью.

Поп, тяжело дыша, тащил по ступеням котел с книгами. Этот коридор с лестницей был проделан в стене церкви и вел на крышу. По нему ходили редко — незачем, только если крыша прохудится или купол с крестом вычистить надо. В коридоре кругом были вороха пыли, которые священник задевал широкими рукавами и подолом рясы. Паутина, толстая от набившегося в нее мелкого сора и похожая скорее на водоросли, висела на его голове и плечах. Поп покраснел от натуги, переставляя котел со ступеньки на ступеньку. Он шумно отдувался, поминутно останавливался, опираясь на свою ношу.

— Тух-тух. Тяжело. Спаси Господи.

Свечки он с собой не взял — обе руки были заняты, а потому щурил близорукие глаза, немного испуганно вглядываясь в темноту, еле разбавленную редким светом снизу, откуда он пришел. Котел глухо бухал по камням. Звук отдавался от стен и метался по проходу грузной совой. Человек останавливался, робко прислушивался и, убедившись, что за ним никто не идет, шел дальше. Вскоре он забрался на самую крышу, где было совсем темно и душно от нагретой жести. Поп за что-то запнулся и чуть не упал, грохнув котлом об пол.

— Разбился? — раздался озабоченный голос из темноты.

— Ох-ох, — еле слышно от испуга вымолвил человек. Неловко зашарил по карманам в поисках спичек.

— Кто здесь? — только потом сообразил спросить.

Спичка зажглась, осветив сидящего в углу под самой крышей Лиса. Как и человек, он был весь в паутине с пылью, но не был таким испуганным, а наоборот, улыбался широко, во весь рот. Человек отшатнулся к стене. Бес состроил невинную рожицу.

— Ты что, испугался?

Тот молчал, не в силах произнести ни слова.

— Что ж ты молчишь-то, будто утки язык у тебя съели?

Лис подождал немного, но ответа не последовало. Сокрушенно покачал головой.

— Ну, перекрестись, что ли. Может, полегчает.

Спичка догорела. Поп бросил ее на пол, обжегши руку. Боль привела его в себя. Он последовал совету беса, перекрестился и застыл, прислушиваясь. Лис тоже замер. В коридоре повисла тишина. Ничего не услышав, поп уже решил, что отогнал от себя нечисть и повеселел.

— Помогло? — раздался заботливый шепот «нечисти».

— Ох, — только и смог сказать человек, и еще сильнее вжался в стену.

«Это наказание мне за грехи. Знать Господь испытывает крепость мою в вере. Позволил дьяволу наслать на меня наваждение. Сейчас страсти начнутся», — решил. Он зажмурился, и стал читать про себя молитву. Время шло, а страсти все не начинались.

Лис, видевший в темноте, устал от безделья, залез рукой в котел, и зашелестел там книгами. Священник заволновался, открыл глаза, но все равно ничего не увидел.

— Тебе чего там надо? Не трогай.

Бес что-то невнятно пробубнил в ответ, шурша страницами.

— Положи на место, тебе говорят.

Спички он выронил и беспокоился в темноте беспомощный. Лис бормотал что-то, вздыхал, наконец, положил книги обратно.

— Ничего не понимаю.

— Дураком родился, дураком и помрешь. Прости, Господи, — пробормотал он шепотом. То, что ничего страшного не происходило, очень обрадовало его, даже страх прошел.

Осмелев, он на ощупь взялся за котел и задвинул его в самый дальний и захламленный угол церковного чердака, где и закидал разной ветошью. От нее поднялась такая пылища, что и бес, и человек, страшно чихая, вылетели через небольшой люк на залитую горячим летним солнцем крышу. Под ними завороженная зноем спала деревня. Собаки прятались под чахлыми кустами, сонно тряся головами, отгоняя назойливых полуденных мух. Коты залегли в пыльной крапиве. Куры, открыв клюв, как всегда изумленно, оглядывались вокруг. Жизнь застыла, задавленная жарой, как тяжелым горячим одеялом. Словно зимой, в лютый мороз, по улицам бродила одна тишина, не нарушаемая даже ветром. Ничто не шевелилось, казалось, мир напрягся до звона в воздухе, и кинь в него пушинку, он разорвется, разлетится сияющими осколками. От оцинкованной крыши шел нестерпимый блеск. На колокольне застыл черным вороном колокол, покрытый причудливой вязью литых листочков, веточек и букв. Человек закрыл лицо руками, ослепленный блеском. Лис, не боящийся яркого света, прогрохотал босыми ногами до колокольни и обратно. При ходьбе он смешно подбрасывал ноги, будто танцуя, — листы жести раскалились, как печка. Поп отнял руки, но смотреть все равно было больно. Огляделся вокруг, поглядел, задрав голову вверх, на колокол, перекрестился на купол.