Игорь Малышев - Лис

Раньше у него семья была. Жена Наталья и дочка Варя. Жена — красавица и дочь в нее. Обе веселые, косы до пояса. Бывало у колодца, ведра наполнят и нет, чтоб домой идти, они брызгаться начинают. Стоят все мокрые, смеются, друг на друга пальцами показывают. И так пока другие бабы их не разгонят.

— На речку, — говорят, — лагастаться идите. Ишь, водявы.

А они пожмут плечами, ведра возьмут и снова хохотать. Так и идут до самого дома. Семен на них часами смотрел, наглядеться не мог, любил их без памяти. Он тогда не пил совсем, да и скотины они держали побольше. Крепкое хозяйство было. Соседи на дочь его глядели и говорили:

— Ты, Сема, еще таких пяток наделай, а то нашим пацанам тоже жениться надо будет.

Он оправлял пояс, скрывая радость, отвечал:

— На ваших-то оглоедов и другие сойдут — попроще.

— А своей кого хочешь? Князя?

— А может и князя, — подмигивал он и уходил. Его за глаза даже «князевым тестем» звать стали.

Когда корову Зорьку купили, Варька крепко подружилась с ней. Чистила ее своими маленькими ручонками как могла, лопухи сочные приносила, а когда у нее теленок родиться должен был, так и вовсе из сарая не выходила. Домой спать насильно уводили. Корова тоже к ней привязалась. При ее приближении радовалась, мордой тянулась. Когда Варя чистить ее начинала, стояла, боясь пошевелиться, чтобы не толкнуть или на ногу не наступить. Так и стояла, глядя большими влажными глазами на человечка, что ходит рядом.

И что странно, хоть ни с кем семеновы девки особо не общались, а любили их все — за красоту да за характер веселый. Это как березы, хоть толку в них чуть, а красивы, потому и на дрова не рубят. Семен со своей Натальей, когда оба молодыми были, быстро сошелся и почти не дрался за нее. Так, один раз с Федькой Филином постегались, да через день оба про то забыли. Ладились они с Натальей друг другу, это все сразу увидели. Когда парой по деревне шли, бабы вслед головами кивали:

— Эти сойдутся, как пить дать.

Он — плечистый, высокий, лицо светлое, небольшая борода курчавится. Богатырь из сказки. А она около него, как рябина возле дубка — тонкая, стройная.

Одно плохо, как вступит что Наталье в голову, тут уж расшибись, а сделай. Редко такое было, но случалось. Сразу и не поймешь, то ли дурь какая в голову вступила, то ли за царицу себя считать начинала.

Однажды, еще до свадьбы, гуляли они ночью с Семеном. Красота вокруг, май, все цветет. От запаха черемухи соловьи всю ночь поют, до одури. Луна висит здоровая, яркая. Светло от нее, как днем, и близко так, кажется, поднимись на цыпочки, и достанешь ее. Наталья тут и говорит:

— Достань, — и показывает на нее, сияющую сквозь еще голые осиновые ветки.

Семен растерялся.

— Кого, Натальюшка?

— Ее, — и снова пальцем вверх.

Он засмеялся было, да видит, она серьезная, глаза холодные, смотрит, как ледышкой по лицу водит.

— Да ты что, Наталь, — сам смешался, что сказать не знает. — Это ж не лампадка, это ж светило…

А она молчит. Руку с пальцем указательным подняла и молчит, словно окаменела. Семен постоял, чувствует — сам леденеет, руки почти не слушаются. Глянул вверх, поплевал на ладони и полез по осине — будь что будет. Наталья руку опустила, молчит, за ним наблюдает. Семен лезет, пальцы не гнутся, скользят. Ветки все тоньше и тоньше, а луна ни на волос ближе не стала. Вот долез до самого верха, стоит — качается. На Наталью глянул, а она как статуя, молчит и ждет. Он рукой по воздуху цап, ничего. Далеко, не достал. Потом вздохнул, на Наталью еще раз взглянул и прыгнул с самой верхушки вверх, к луне. Пролетел ангелом по воздуху пару шагов, сам все руки вверх тянул, аж жилы на шее проступили, а потом вниз. Ветки удар смягчили, а то бы насмерть. Всю рубаху изодрал, да возле левой брови сильно поцарапал. Шрам потом на всю жизнь остался — как за луной летал. Грохнулся оземь, дышать не может. Пополам согнулся, на четвереньки встал, захрипел, как резаный, и вроде задышал. Прокашлялся, огляделся, видит — Наталья уходит. Спина прямая, коса длиннющая, идет — не шелохнется, как плывет. Лебедь.

На следующий день пришла, на плече у Семена проплакала весь вечер. Каждую ссадину и царапину поцеловала.

— Прости, — все шептала, больше и сказать ничего не смогла.

В тот же вечер и замуж за него идти согласилась.

Семен никому про тот случай не рассказывал, а про ссадины да рубаху сказал, что с бродягами какими-то подрался. На том все и успокоилось.

Серьезного ничего с тех пор с Натальей не случалось, а как Вареньку родила, так и вовсе мягче стала. Та как подросла, матери вместо подружки стала. Ходят вместе, смеются, шепчутся. Наталья как до родов стройной была, так и потом не изменилась — легкая, походка упругая. Того холода в ней больше не было. Семен все боялся, приглядывал за ней, но ничего такого больше не повторялось. Хотя, углядел пару раз что-то такое, но стоило ему моргнуть и все пропадало. Может, и чудилось ему, напугался ведь он тогда, только вида не подал.