Ханну Мякеля - Бесстрашный Пекка

И он скрючился за большим валуном, безуспешно пытаясь сойти за такой же камень. Но фонарик хорошо освещал его и вдобавок двух волков, которые выскочили из леса на поляну. Они держали в лапах копья и пристально, злобно оглядывали всё кругом. Один из них коротко тявкнул; в тот же миг на поляне появился громадный волк, страшнее которого Пекка даже на картинках не видывал. Глаза горели, как головешки, длинный язык свисал между острых зубов. А одежда! Вместо обычной волчьей шкуры на нём был военный мундир!

Он остановился и тихо зарычал, остальные волки остановились как вкопанные. Оба волка-копьеносца тоже замерли. Скрестив лапы на груди, он кивнул. И тут все волки вытянулись на цыпочках и взвыли сиплыми голосами:

Лесовик и Лисонька замерли в ужасе, не говоря уж о Медведе, но Пекка, к собственному удивлению, заметил, что ему просто смешно. Потому что Волк в обтёрханном мундире, украшенном чем-то вроде ёлочных гирлянд, выглядел не слишком торжественно.

Волк разинул пасть и заговорил так, будто речь его собралось послушать по крайней мере двадцать тысяч верных подданных:

— Дорогие граждане! — Он откашлялся. — Разномастные, разношёрстные, хохлатые и пернатые! — Тут он снова откашлялся и взял тоном пониже. — И так далее и тому подобное! Я действительно здесь, среди вас, — собственной персоной… Я, которого вы так горячо любите и уважаете. — Он лучезарно улыбнулся. — Ваш добрый, милостивый Волк. Которого вдобавок называют Великим. И я это приветствую, да! Звучит красиво… — Внезапно его морду искривила зловещая гримаса. — Вы что это тут делаете среди ночи? Ась? — зарычал он. — В моём лесу!

Рука Лесовика задрожала; луч фонарика запрыгал между небом и землёй.

— Мы… — начал он, заикаясь, — здесь… заблудились… — И умолк.

Волк сладко улыбнулся.

— Гляди-ка… и правда… Интриги плетёте, — ласково замурлыкал он. — Хотя всякие собрания запрещены… И объявлен комендантский час… И… и… Даже закон такой издан! — взревел он и обернулся к охранникам. — Какая статья, параграф?

— Пятая статья, четвёртый параграф, о Великий Волк! — дружно гаркнули волки.

— Ишь запомнили… — Волк был доволен: всё-таки не совсем напрасно их обучали. Надо бы выпустить директора школы из тюрьмы… И он зарычал ещё громче: — А какое наказание полагается за нарушение этого закона?

Охранники косились друг на друга и молчали, потому что их знания на этом кончались. Но им невольно помогла Лисонька: она не могла даже слышать о наказании — так было боязно. Она подкралась поближе, откинула со лба чёлку и, умоляюще глядя на Волка, тихо произнесла своим тонким, детским голоском:

— Я сознаюсь во всём… Я одна виновата… Всю жизнь я мечтала о землянике. И Лесовик такой добрый, что… поэтому… мы…

Лисонька умолкла и потупилась. Но Волка её признание ничуть не тронуло.

— Ага, грабили мои угодья? Ась? — рявкнул он. — И на это есть закон!

Охранники опомнились и торопились теперь наперебой выложить свои знания:

— Зелёновая Роща является собственностью Великого Волка! Тот, кого застанут за сбором, или подбиранием, или иным присвоением даров леса, будет приговорён в соответствии с восьмым параграфом первой статьи к наказанию!

— Заткните пасти, идиоты! — прорычал Волк и одним взмахом лапы заставил охранников умолкнуть и попятиться. — Говорить будете, когда вам прикажут! Ах, земляника… — протянул он и стал надвигаться на Филина, рыча при этом столь угрожающе, что тот, потеряв всякое самообладание, закружился на месте. При этом Филин запел песню, слов которой поначалу никто не мог разобрать. Он, видимо, вообразил, что находится на празднике у Волка и исполняет пируэты, за которые уже однажды удостоился его милостивой похвалы. Он пел всё громче и громче.

— Как помою всю посуду, тили-ду, били-ду, тилибили-дуду, — пел Филин, всё больше путаясь. — Буду, груду, чуду-юду… Извините, — пролепетал он, обращаясь к Волку, — слова забыл… — И с ходу запел другое: — Не братишки мы с тобою, хотя нас и двое! Тра-ля-ля-ля, ляля, бум-бум-бум, хотя нас и двое… — Филин кружился и кружился, будто хотел пробуравить землю. И от такой бешеной скорости в конце концов свалился на бок, как усталый волчок.

— Тоже мне шут гороховый! — пробурчал Волк, поворачиваясь к нему спиной. Ведь пока на крылья Филина навешен амбарный замок, за помощью тот не полетит. Волка сейчас занимало нечто другое.