Джеймс Стивенс - История Туана Маккариля

Порою я подходил совсем близко к жилищам людей — стараясь не шелохнуться, укрываясь в густой листве или в длинной зеленой траве — и я глядел на них, и оплакивал свою судьбу. Ибо Немед, и с ним четыре мужчины и четыре женщины, спаслись в ту страшную ночь, и стали они плодиться, покуда не выросло число их до четырех тысяч; я слышал их смех под солнцем и знал их буйный нрав — ибо рассудок их был слаб, но они были деятельны. Были они свирепыми воинами и искусными охотниками.

Но однажды, не в силах вынести муки памяти, я пришел к их поселению вновь — и увидел, что никого больше не осталось. Везде, где обитали когда-то люди, царила тишина — земля, что носила их, была усеяна лишь костями, блестевшими на солнце.

И тогда старость подступила ко мне — среди этих останков она прокралась в мои члены: голова моя отяжелела, глаза мои потеряли былую зоркость, колени мои дрогнули — и волки посмели охотиться за мной.

И отправился я вновь в ту пещеру, которая приютила меня, когда я был человеком.

И вот, однажды я выбрался тайком из пещеры, чтобы поесть немного травы — ибо я был осаждаем волками. И они набросились на меня, и мне чудом лишь удалось спастись. Тогда они сели у порога пещеры, глядя на меня горящими глазами.

Я знал их язык. Я понимал все, о чем они говорили друг с другом — и все, что они сказали мне. Но лоб мой был по-прежнему тверд и упрям, и удар моих копыт нес с собой смерть — потому волки не смели войти в пещеру.

«Завтра, — говорили они, — мы разорвем твою глотку, и отведаем твоего живого мяса».

И вот душа моя поднялась до высот Судного Дня, и я увидел все, что может случиться со мною, и принял это.

«Завтра, — сказал я, — я выйду к вам, и встречу свою смерть». И при этих словах волки завыли — и в вое том было ликование, и голод, и нетерпение.

Я уснул и во сне своем увидел, что превращаюсь в вепря: я чувствовал, как во мне забилось новое сердце — как я изгибал свою сильную шею и потягивал затекшие члены. Я проснулся — и вот, я был тем, кем стал во сне.

Ночь была на исходе, и тьма поднимала завесу — наступал новый день. И за порогом пещеры волки звали меня: «Выходи, о Дряхлый Олень. Выходи и прими свою смерть».

И тогда я — с ликованием в сердце — вышел, ощетинившись, из пещеры. И увидев мои вбирающие воздух ноздри, мои выгнутые клыки и красные, налитые яростью глаза, волки обратились вспять. Они бежали, скуля, в безумии от ужаса, и я преследовал их по пятам, прыгая словно дикая кошка, с силой великана, с яростью дьявола, с безумной, ликующей жаждой жизни — убийца, боец, вепрь, которому не было равных.

И я стал вождем кабанов во всей Ирландии.

Когда бы ни обратился я к своим племенам, я видел любовь и покорность; когда бы ни появился среди чужаков — они бежали от меня в страхе. О, как страшились меня волки в ту пору — и огромный, угрюмый медведь трусливо ковылял на тяжелых лапах. Я набрасывался на него во главе своего войска и перекатывал с одного бока на другой… Но не так легко убить медведя — жизнь глубоко запрятана под его вонючей кожей: он поднимался и бежал, я снова сбивал его с ног — и он снова бежал, слепой от боли, натыкаясь на деревья и камни. Ни когтя не смел он обнажить, ни зуба, покуда бежал он, плача как младенец — или покуда ноздри мои выдыхали воздух прямо подле его рта, и я рычал на него, а он стоял недвижимо.

Я бросал вызов всему живому. Всем существам — кроме одного. Ибо люди вновь населили Ирландию — то был Семион, сын Стариаха, и народ его, от которых ведут свой род племена Домнан, и Фир Болэг, и Гальуин. За ними я не охотился — и когда они гнались за мною, я бежал.

Часто, по зову памяти, что жила в моем сердце, приходил я на их поля, дабы увидеть их. И говорил я сам в себе с горечью: «Когда люди Партолона собирались на совет, они обращались ко мне. Сладок был голос мой для всякого, кто слышал его, и мудрыми были мои слова. Глаза женщин сияли, и теплыми были их взгляды, обращенные на меня. Когда-то все любили песнь того, кто ныне странствует по лесу с клыкастым племенем».

И вот старость подступила ко мне. Усталость прокралась в мои члены, и тоска — в мою душу. Я вернулся в свою пещеру в Ульстере и уснул в ней, и увидел сон — и превратился в ястреба.

Я оставил землю. Ласковый воздух был моей стихией, и мой зоркий глаз видел все, что творилось на сотни миль вокруг. Я мог парить — и падать вниз камнем; я мог зависать в воздухе недвижимо, подобно утесу над пропастью. Я жил в радости и спал в мире, и я познал сполна всю радость бытия.