Хосе Марти: Два соловья

Этим же вечером, придя домой, все дамы начали набирать в рот воду и петь, подражая нежному соловью. И даже прислуга, приставленная к конюшне и кухне, объявила, что все было как нужно, а это уже много значит, ведь угодить им труднее всего. У соловья была королевская клетка, и ему разрешали летать два раза днем и один раз ночью. Двенадцать слуг в желтых халатах держали его за двенадцать шелковых нитей, когда он летал. В городе только о пении и говорили, и как только кто-то говорил «соло…», другой говорил «…вей». И называли «Соловьями» новорожденных, но никто из них никогда не научился петь.

Однажды император получил пакет с надписью «Соловей». Он подумал, что это опять книга про знаменитого соловья, но это была не книга, а птица из металла, как живая, в золотой шкатулке. Вместо перьев были у нее сапфиры, алмазы и рубины, и пела она как настоящий соловей, когда ее заводили, шевеля хвостом из золота и серебра. На шее у нее была лента с надписью: «Соловей китайского императора — не более чем ученик рядом с соловьем японского императора!»

— Красивая птица! — сказали все придворные и назвали ее «великой континентальной птицей», потому что именно такие пышные и длинные имена употребляют в Китае. Но, когда император приказал, чтобы соловьи пели вместе, живой и искусственный, почему-то пение у них не ладилось, живой соловей пел свободно и от чистого сердца, а искусственный пел под такт и только один вальс.

— Это мне нравится! Это как раз то, что мне нравится! — говорил капельмейстер, и каменная птица пела и пела, будто она живая. На ней так и сверкали брошки, браслеты, драгоценности! Тридцать три раза подряд, не уставая, пела она одну и ту же мелодию, капельмейстер и все придворные с удовольствием слушали бы ее еще и еще, если бы император не сказал, что и живая должна что-то спеть. Живая? Она была далеко-далеко от дворца и от капельмейстера.

Воспользовавшись тем, что все были увлечены пением, соловей улетел через окно.

— Какая неблагодарная птица! — сказал главный мандарин, сделал три круга и скрестил руки.

— Но эта искусственная птица в тысячу раз лучше, — говорил капельмейстер. — Никто никогда не может угадать, что споет живая птица, а с этой все в порядке, и можно объяснить народу правила музыки на основе ее пения.

Император разрешил, чтобы в воскресенье птица пела перед всем народом. Капельмейстер был очень доволен и кивал головой. Но однажды какой-то бедный рыбак сказал, что он слышал в лесу живого соловья и что этот не такой, как тот, у него недостает чего-то внутри, чего ему было трудно объяснить. Император приказал изгнать из страны живого соловья, а того, что из шкатулки, положили на шелковую подушку в драгоценностях и серебре, у изголовья, и назвали его придворным титулом — «певец спальни и континентальная птица, которая шевелит хвостом по приказу императора». А капельмейстер был так счастлив, что написал двадцатипятитомную книгу об искусственном соловье, полную мудрых слов, а все придворные говорили, что прочитали и поняли все, боясь что их примут за дураков и невежд, и что тогда император пройдется по их головам.

Прошел год, император, двор и вся страна знали как свои пять пальцев каждую трель и движение «континентальной птицы» и, поскольку ее пение было очень понятным, птицу назвали прекрасным соловьем. Его вальс напевали и придворные, и уличные мальчишки. И сам император тоже его пел и танцевал, когда оставался наедине с кувшином, наполненным вином. И вся империя жила вальсом, все делалось в такт и во всем соблюдался порядок, как и хотелось капельмейстеру. Но однажды вечером, когда птица заливалась пением и император ее слушал, растянувшись на кровати с кружевным пологом, выскочила пружина из искусственного соловья и послышался звук рассыпающихся костей.

Это сломался ее механизм, и музыка прекратилась. Император соскочил со своего ложа и приказал позвать врача. Врач не знал, что делать, и пришел часовщик. Как смог он поставил все на место, но приказал заводить птицу очень редко, потому что валики стерлись. И теперь соловей уже мог петь только раз в год. Капельмейстер набросился на часовщика, обвинил его в продажности и предательстве, усомнился в китайском происхождении и назвал его татарским шпионом, раз тот заявил, что континентальная птица может петь только раз в год. Часовщик был уже в дверях, а капельмейстер продолжал оскорблять его: «Предатель, продажный, ты вовсе не китаец, ты татарский шпион!» Какой же капельмейстер захочет, чтобы честные люди говорили неприятную правду своим хозяевам!