Мариэтта Шагинян: Повесть о двух сестрах и о волшебной стране Мерце

Одна совершенно свободная скамеечка, высушенная солнцем, соблазнила их. Мама сперва потрогала, не сыро ли, а потом разрешила детям сесть и села сама. Мимо проходила какая-то женщина с ребенком на руках. Увидя кукол, ребенок протянул к ним ручонки и засмеялся. Тогда женщина подсела к маме на краешек скамейки и тоже стала глядеть на кукол.

— Ляля! — сказал ребенок в восхищении, высунув из-под старого, рваного платка маленькую ручку, такую худую, как цыплячья лапка.

— Да, миленькая, хорошие чужие ляли. Глянь-ка, платья на них шелковые, а кружевца-то, кружевца! Вот, барыня, уж четвертый годок ей пошел, а не ходит. Такая махонькая да легонькая. Носила к фельдшеру, прописал ей лекарство, а что в нем, в лекарстве? Попила, попила, толку-то все нет, не встает на ножки.

Мама разговорилась с незнакомой женщиной. А Маша и Лена подружились с крохотной девочкой, неотступно глядевшей на кукол. Девочка была так бледна, что все жилки на ее лице просвечивали, глаза обведены были большими синими кругами, а на щеках виднелись две ямочки, обтягивавшие ей кожу при улыбке. Наверно, она была бы прехорошенькая, будь хоть чуточку пополнее. Голосок у нее был серебристый и нежный, как у весенней птицы. Втроем они занялись куклами и принялись их одевать и раздевать.

Пока дети играли, мама разговаривала все оживленней, вынула из сумочки карандаш и бумагу, написала что-то на бумаге и передала незнакомой женщине. А потом вдруг она обернулась к своим детям, и Маша с Леной увидели, что она очень расстроена и глаза у нее полны слез.

— Сядьте-ка поближе, дети, — сказала она очень тихим голосом.

Маша и Лена придвинулись совсем близко к маме.

— Видите вы эту девочку? Подумайте только — когда она родилась, маме ее нужно было каждый день уходить на работу. Девочке вместо молока давали размоченного хлебца в тряпке. Один раз ее положили в корзинку и все ушли из дому, а корзинку кошка сбросила на пол. Вечером приходят домой и видят: девочка лежит в темноте на полу одна-одинешенька…

Мама помолчала, и дети догадались, что ей не хочется показать им своего расстройства.

— Ну вот, ребята, — еще тише продолжала она, — с тех пор девочка и не ходит. А ведь ты, Лена, не на много ее старше, а бегаешь — только за подол тебя держи. И чуть вам подарков нет, начинаете свои капризы. У вас в детской игрушек полным-полно. Сколько у вас дома еще кукол?

Лена тревожно задышала и прижала к себе свою Розу. Маша отодвинулась, ей захотелось встать и убежать. Обе они почувствовали, куда клонит мама. Но это было так ужасно, так обидно, что думать об этом было невыносимо.

— Сегодня эта девочка именинница, — продолжала мама, — вот бы хорошо, если б она вернулась домой с подарком от своих новых подружек!

Маша и Лена покрепче прижали своих кукол. Неизвестная женщина сказала маме:

— Что вы, голубушка, господь с вами! Нешто можно своих ребят обидеть?

Но мама заговорила снова, и таким грустным, укоризненным голосом:

— Что ж, пойдемте домой. Я думала, вы у меня хорошие и сами догадаетесь, что нужно сделать. Но насильно я вас заставлять не хочу. Идемте, идемте, стало холоднее.

Маша взглянула на свою Нелли и поднялась с места. Мама не заставляет… Но уж лучше б она заставила! Уж лучше б насильно взяла и отдала Нелли. Кукла глядела на нее своими голубыми глазами. Вот что означала ее грусть — это была, значит, разлука.

Она подошла к бледной маленькой девочке:

— Это тебе на память. Бери — твоя ляля, совсем твоя.

Ее охрипший голос прозвучал почти сердито.

Девочка поглядела на куклу непонимающими, испуганными глазами. Тогда неизвестная женщина взяла куклу из рук Маши и положила ее на руки своей дочке.

— Бери, бери. Спасибо скажи.

Но больная девочка только молча, со всей силой прижала к себе куклу и спряталась под материнский платок. Маша отвернулась и, расстроенная, побежала за мамой и Леной, уже отошедшими от скамейки. С минуту она шла за ними, не желая идти рядом. Мама ни слова ей не сказала, сделала вид, что не замечает несчастного Машиного вида, сама подождала ее и только поправила ей завязку шапочки, съехавшей на ухо. Но в этом Маше вдруг почудились мамины одобрение и ласка, и ей стало хорошо на душе.

Когда сестры разделись и, румяные от прогулки, водворились в детскую, Лена вдруг положила свою Розу Маше на колени и расплакалась.

— Ма-аша! — сказала она сквозь слезы. — Когда ты отдала Нелли той девочке, я решила-а…