Корней Чуковский - Сказки. От двух до пяти. Живой как жизнь

— Тра та тата тата та!

— Чем отличаются басни Крылова от басен Демьяна Бедного?

— Тра та тата тата та!

Ответы проворные, бравые, звонкие, но совершенно бездушные. Школяры доведены до такой дрессировки, что, даже не дослушав вопроса, лихо барабанят ответ.

Учитель чувствует себя триумфатором и с самодовольною скромностью ожидает похвал. Но я ухожу огорченный. Литература не таблица умножения: ее нужно не зубрить, а любить. Сделать из нее окрошку разрозненных фактов, имен и заглавий — не значит ли это навсегда отвратить от нее детское сердце?

Как же вы требуете от Нины Чичильевой, чтоб она возлюбила классиков — Тютчева, Некрасова, Лермонтова — и возненавидела доставшуюся ей по наследству пошлятину, если школа преподносит ей всех этих классиков в виде какого-то безвкусного месива формул, имен и фактов, которые следует вызубрить, ибо они совершенно чужды внутренней жизни детей.

Школьники догоняют меня с веселыми лицами: большинство из них получило «отлично». Мы проходим мимо Инженерного замка, и разговор у нас, естественно, заходит о Павле I.

— Вы, конечно, знаете, отчего он умер?

Мнутся, потупляют глаза. Но одна очень серьезная девочка (лет пятнадцати, а может быть, и старше) произносит полновесно и четко:

— Застрелили. Революционеры.

— Застрелили? Павла Первого? Революционеры? Какие же?

— Социал-демократы, конечно.

Я пристыдил эту девочку, записал ее имя, фамилию. Но вскоре обнаружилось, что тут почти все таковы. Никакого представления об эпохах, датах, о последовательности исторических и литературных явлений. Вызубрен целый реестр заглавий, имен и цитат, а какая между ними связь — неизвестно. Из беседы понемногу выясняется, что:

— Лев Толстой участвовал в наполеоновских войнах.

— Чехов был сверстником Жуковского.

— Пушкин жил при Александре III. У него был приятель Слепцов… или нет, не Слепцов… Слепнев… который издавал «Современник».

Но, может быть, эта школа отстала? Я решил пойти в другую, по соседству. В лучшую школу района. Тамошние семиклассники уже разошлись. С трудом я разыскал пятерых в библиотеке. И немедленно задал им невинный вопрос:

— Кто такой был Иван Гончаров?

Последовал дружный ответ:

— Мы учили его в прошлом году!

Впрочем, они тут же вспомнили, что Гончаров был автором «Обломова».

— А что вы еще знаете о нем?

— Он был папаша Гончаровой, жены Пушкина.

Таковы их представления о последовательности литературных периодов. Писатель пятидесятых-шестидесятых годов выдает свою дочку замуж за человека, заведомо скончавшегося в тридцатых годах!

Я решил посетить третью школу, тут же за углом, через дорогу. Там я задал семиклассникам вопрос:

— Мог ли Николай Алексеевич Некрасов, гуляя по Невскому, встретить Николая Васильевича Гоголя?

— Нет, не мог!

(И смеются: нас не проведешь!)

— А почему?

— Они жили в разные столетия.

— Позвольте! — И я стал рассказывать им о «натуральной школе», о Белинском, о «гоголевском периоде», о встрече Некрасова с Гоголем, но увидел, что они слушают меня только из вежливости.

— Мы будем изучать это после, в девятом, в десятом, а сейчас это в нашу программу не входит.

Тут я впервые заметил ту роковую особенность школьников, которая впоследствии столько раз удручала меня: отсутствие живого интереса к фактам литературной истории, изучаемым в классе.

В Кисловодске в четвертой школе нынче осенью один семиклассник наиболее отчетливо выразил свое отношение к этому делу. Я спросил его, в какую эпоху жил Пушкин. Он ответил:

— А шут его знает!

К сожалению, это точная формула того равнодушия к изучаемым литературным явлениям, которым до настоящего времени отличаются даже самые лучшие, наиболее одаренные школьники.

Я побывал сейчас в нескольких школах Бауманского, Фрунзенского, Октябрьского, Кировского районов Москвы — и всюду одно и то же. Дети, которые обладат такими монументальными знаниями в области физики, биологии, географии, ботанике, которые пылко увлекаются шахматами, спортом, театром, кино, к литературе, преподаваемой в школе, не чувствуют никакого влечения. Зубрят ее «отсюда-досюда» по тем образчикам, которые даны в хрестоматиях.

— И зачем учить такую древность? — публично спросил меня один десятиклассник об «Отцах и детях» Тургенева.

Другие произведения Тургенева он даже не пытался читать.

— Ведь в школьной программе их нет!

А Чернышевский? Оказывается, что кроме «Что делать?», ни один школьник десятого класса по своей воле не прочитал ни одной строчки Чернышевского.