Сакариус Топелиус - Сказки Топелиуса

С полей и лугов кто-то словно снял пестрые веселые ковры, и ветры — послушные слуги зимы — уже начали рассыпать над землей белые пушистые снежинки.

Оцепеневшие от холода волны с жалобным бормотаньем тихонько плескались у берега, пока, наконец, совсем не замолкли, уснув подо льдом..

Всюду было холодно, пасмурно, печально…

Даже тучи, проносившиеся в небе, глядя на землю, не могли удержаться от слез.

Да, это было самое ненастное время года.

И вдруг, когда никому на ум не приходила даже мысль о солнце, вдруг, пронизывая холодный воздух, блеснул солнечный луч.

Это был самый настоящий золотой солнечный луч.

Он прорвался сквозь темную тучу и заблестел на увядших стебельках цветов, на голых, безлистых деревьях, он скользнул по застывшим волнам, взглянул на маленьких нахохлившихся птичек, на трудолюбивых муравьев, на все 94 квинтильона букашек, жуков, пауков — сколько их в точности, я уже позабыл, — и в одно мгновение всё кругом изменилось.

— Что это? — с удивлением сказал филин и зажмурил, глаза.

Он сидел на высокой сосне и во весь голос пел гимн осени, который начинался словами: «Летний зной, ты несносен! Да здравствует осень!»

Голос у него был хриплый, скрипучий, но он всё-таки пел, — назло всему свету, — потому что ему надоело слушать жалобы и слезы о том, что лето ушло.

И как раз в это время блеснул солнечный луч!

— Что это? — снова спросил филин. — Что это за глупые шутки? Я не могу петь, когда солнце ударяет прямо в глаза, и не поручусь, что не сфальшивлю.

Муравьи тоже были недовольны.

— Это ни на что не похоже! — с возмущением говорили они.

Муравьи любили порядок во всем и считали, что раз уж лето ушло, так незачем солнцу и появляться, — особенно тогда, когда все его оплакивают.

Сами муравьи только что с большим трудом кончили нанизывать иней на листья папоротника и застывшие белые капельки, точно слезы, покрыли потемневшие, печально поникшие листья.

И тут вдруг — совершенно некстати — блеснул солнечный луч, и всё стало таять.

— Это ни на что не похоже! — говорили муравьи. — Всему должно быть свое время и место!

Но пока они ворчали, — солнечный луч убежал уже далеко.

Он скользил по черной земле всё дальше и дальше, пока не наткнулся на осиновый листок.

Сюда, под этот листок, забился полевой кузнечик. Целое лето он трещал и прыгал, нисколько не заботясь о том, что с ним будет зимой, и вот теперь лежал ослабевший от голода и холода. Он уже совсем было приготовился к смерти, как вдруг его нашел и пригрел солнечный луч.

«Наверное, зима уже кончилась, и вернулось лето», — подумал кузнечик.

И ему стало так весело, что он снова затрещал, застрекотал и стал выкидывать такие коленца, что увядший осиновый листок и тот запрыгал вместе с ним.

А солнечный луч уже мчался дальше.

С разбегу он упал на замерзший пруд и заскользил по светлому осеннему льду.

С самого утра тут толпилась целая ватага школьников. Мальчики катались на коньках, вычерчивая на первом льду затейливые узоры, а девочки забавлялись тем, что обламывали звонкую ледяную кромку у берега.

Всем им было очень весело.

— Не нужно ли кого-нибудь согреть? — спросил солнечный луч.

— Нет, нет, — закричали ребята, расстегивая шубки и снимая рукавицы, — нам и без того жарко!

— Пожалуйста, только не растопи лед! Нам так весело кататься на коньках!

— Что ж, если вам и без меня хорошо, я побегу дальше, — сказал солнечный луч.

И так как он бегает быстрее всех на свете, не прошло и секунды, как он был уже за сто миль от пруда и заглядывал в окно маленького домика.

В комнате около окна стояла девочка. В руках она держала цветочный горшок и плакала горькими слезами.

— Не могу ли я чем-нибудь помочь тебе? — спросил солнечный луч.

— Да, да как раз ты мне и нужен, — обрадовалась девочка. — Мой миртовый отросточек совсем завял. Он так хорошо рос всё лето, а потом все листики на нем опали, и вот теперь даже стебелек начал вянуть.

— Ну, этому горю легко помочь, — сказал солнечный луч.

И он засветил так приветливо и тепло, что миртовый росток мигом ожил и выпрямился, а у девочки сразу высохли слезы.

— Ах, не можешь ли ты остаться у нас подольше, — стала просить девочка.