Мария Грипе - Дети стеклодува

— Что с тобой?! Ты плачешь? — растерянно спросил Альберт.

Она всхлипнула в ответ:

— Мне так одиноко, потому что тебя никогда не бывает дома.

Альберт объяснил ей, что делает сейчас стеклянную чашу, подобной которой нет и не было. Софии оставалось потерпеть совсем немножко, а потом он станет чаще бывать дома.

Но София только вздыхала. Она прекрасно знала, как всё будет. Когда эта чудо-чаша появится на свет, Альберт придумает что-нибудь ещё более чудесное, — говорила София. Уж она-то его знает! Он никогда не сотворит чашу, которая покажется ему достаточно красивой. У него никогда не будет времени для неё, Софии…

Альберт не знал, что и ответить. Он беспомощно переминался с ноги на ногу, и ему казалось, что в словах Софии есть доля правды.

— Но ведь ты всё время с детьми, — сказал он наконец. — С ними от одиночества не заскучаешь.

Вот этого ему говорить не следовало. Тогда София не впала бы в искушение ответить так, как ответила она.

— Дети, — прошептала она, — ну и хорошенькая компания, по-твоему! Они ведь больше в тягость…

На самом деле она так не думала, — ни одна мать такое не подумает — и она тотчас раскаялась в своих словах. И это сказала она, она которая так гордилась и была так счастлива своими детьми! А все дело в том, что опасные мысли на миг одержали верх над её разумом.

Альберт помрачнел, и ни один из них не вымолвил больше ни слова.

Но София горько упрекала себя, она не забыла своих слов и была уверена в том, что всё случившееся в дальнейшем — кара за эти ужасные, сорвавшиеся с её уст слова.

Неподалёку от города высилась красивая зелёная горка. Она была видна отовсюду, куда ни пойдешь; город словно покоился под её защитной сенью. На горке росла вековая яблоня. Она притягивала к себе все взоры — будь то весной, летом, осенью или зимой — яблоня резко обрисовывалась на глади неба, она зеленела, она цвела, она плодоносила, сгибаясь под тяжестью плодов, или же топорщила голые чёрные ветви. Казалось, там, на вершине горы, царят мир и покой.

И всё-таки недаром об этом месте шла ужасная молва. Некогда горка называлась Холм Висельников. Когда-то там карали преступников. И считалось, что на Холме Висельников нашли свою судьбу столько же преступников, сколько яблок приносит это дерево. Каждую осень красовалось оно, усеянное сверкающими красными плодами, но никогда никому так и не удалось их пересчитать.

Яблоки были на диво вкусны, да и, по правде говоря, много-много лет минуло с тех пор, как горка называлась Холм Висельников.

Теперь на вершине виднелась небольшая лачуга, и никто не мог взять в толк, как можно селиться в таком ужасном месте. Яблоня скрывала её в тени, и по ночам там горел свет.

А жила там удивительно старая женщина. Звали её Флакса Мильдведер, что значит — Крылатая Ясная Погодка. А может, ей дали прозвище, потому что, как нарекли её при крещении, никто, пожалуй, не знал.

Крылатой её называли оттого, что она всегда расхаживала по округе в длинном синем плаще с пелериной, которая взлетала у неё на плечах точно крылья большой птицы. А на голове носила она очень большую странного вида шляпу. Поля шляпы, усеянные цветочками, обвивали венчиком высокую фиолетовую тулью, украшенную бабочками.

А Ясной Погодкой её прозвали потому, что её появление, как думали люди, сулит ясную, мягкую погоду.

Зимой она никогда не выходила на люди, неделями нигде не показывалась. Но вдруг внезапно появлялась и, трепеща пелериной, спускалась с холма в своём необычном плаще и шляпе с цветочным венчиком, и тогда все уже знали: жди теперь оттепели. Если даже стоял тридцатиградусный мороз и толстый слой снега покрывал землю, стоило появиться Флаксе Мильдведер, как всё равно на следующий день начинало таять. И надежнее её, вестницы весны, во всей округе не было.

Да, много странного было в ней — вестнице тепла вещунье Крылатой.

Она и гадать умела. Карты презирала, но охотно гадала по руке и на кофейной гуще. И немало находилось таких, кто, презрев ужас, внушаемый Холмом Висельников, торопливо пробирались наверх в ночной мрак, чтобы узнать свою судьбу. Но призвана была гадалка Флакса Мильдведер в этот мир не для того, чтобы гадать, а для того, чтобы ткать. Она ткала ковры. Узоры для них придумывала она сама, и об этом тоже есть своя особая история. Сидя за ткацким станком изо дня в день, раздумывала она понемножку о людях и о жизни в этом городе.

И вот однажды Крылатая обнаружила, что знает, какова дальнейшая судьба этих людей. Она узнавала её в узоре ковра, возникавшего под её руками. И, сидя за ткацким станком, она заглядывала в будущее. Это было всё равно, что читать книгу, так ясно и отчетливо видела она будущие события.