Ирина Жиленко - Дважды два равняется одуванчику

В полуподвальную комнату тёти Лиды солнце заглядывает только по утрам. Ну что ж, тем веселее просыпаться! Солнце уже пристроилось на подушке и как котёнок свернулось клубочком возле Славкиной щеки. Полусонная, не раскрывая глаз, Славка погладила солнечного котёнка на своей подушке, и он довольно замурлыкал.

— У меня есть папа! — радостно прошептала Славка и вскочила с постели.

В комнате уже никого нет, все на работе. Тётя Лида ушла на фабрику, Светлана ведёт по залитой солнцем площади свой дребезжащий голубой трамвай, мама — в редакции, дедушка — на стройке, папа — в школе, а Толик гоняет голубей, и его победный свист не умолкает за окном.

Славка жмурится со сна, ложится животом на нагретый подоконник и смотрит, как Толик подпрыгивает на крыше сарая. Он свистит и размахивает палкой с тряпкой на конце. Голуби всё выше и выше, всё выше и выше поднимаются в небо, так высоко, что глазам делается больно следить за ними. Славка смотрит в небо и завидует: эх, полететь бы вот так! Белые голуби в вышине снизу кажутся серебристо-голубыми, а серые — красноватыми.

Толик замечает Славку в окне, но не подаёт виду. Такая мелюзга ему не компания! Осенью Толик пойдёт в школу, а Славка только через год. Толик не сознаётся даже самому себе, что завидует ей. Ох, если бы и его папа вернулся — вот так, вдруг. Ведь это часто бывает: семья получила похоронку, а потом отец объявился.

Толик вспомнил, что Славка только что проснулась и ничего не знает. Он кричит:

— Эй ты, Славка-козявка, ты всё на свете проспала…

Славка чувствует, что у Толика есть для неё какая-то новость, и потому решает не обижаться на «козявку».

— А что? — кричит она и вылезает из окна во двор, прямо в высокие одуванчики.

— А то, что мы с твоим папой идём сегодня в кукольный театр!

— Ух ты! А кто сказал? Папа?

— Ага. Утром, когда брился. Он велел, чтоб мы с тобой зашли за ним в школу после двенадцати, — радостно сообщил Толик и съехал по деревянным перилам вниз.

Славка бросилась к Толику и поцеловала его. Толик даже растерялся:

— Телячьи нежности… Ты бы ещё козу поцеловала!

— А вот и поцелую, а вот и поцелую! — запела, затанцевала по двору Славка и, обняв за шею смирную тёти Лидину козу, чмокнула её в нос. Коза вытаращила глаза и испуганно заблеяла.

В палисаднике бабусь-Марусь на столе закипал самовар. Растрёпанный, заспанный хулиган Адька уплетал хлеб с луковицей, радуясь, что никто не видел, как он только что ел манную кашу. Адька проглотил её одним духом. Он любил кашу, но стеснялся есть на людях. Его и так задразнили этой манной кашей. А всё из-за бабусь. Как будто не могут просто сказать: «Адька, иди есть!» Нет, им обязательно надо высунуться из окна и в два голоса сладко пропеть на весь двор: «Адасик, иди кашку есть!» Так и прилипла к нему эта «кашка». Даже малышня (правда, издалека) пищит: «Адасик, иди кашку есть!»

Бабуси-Маруси расставляют на столе большие голубые чашки.

— Славочка, Толик, идите к нам чаёк пить, да и кашки поедите…

— Спасибо, не надо. Мама утром супу сварила… — крикнул Толик.

— Суп — это вам на обед, а сейчас кашку поешьте!

— Привязались со своей кашкой! — проворчал Толик и побрёл к палисаднику. По правде говоря, ему очень хотелось каши, но Адька так злорадно хихикал!

Что касается Славки, то она уже давно сидела за столом и помешивала кашу ложкой, чтоб скорее остыла. А бабуси-Маруси разливали чай.

Славка любила гостить в палисаднике у бабусь. Тут целыми днями стучала швейная машинка. Портних не хватало, и бабуси-Маруси обшивали чуть ли не всю Ботаническую улицу. Под столом стояла огромная фанерная коробка с обрезками и лоскутками, и бабуси разрешали Славке в ней рыться.

А ещё у бабусь-Марусь было восемь кошек, и по палисаднику всегда ползали маленькие котята. В свободное от шитья время сёстры бродили по городу с котятами в корзинке и предлагали их всем желающим.

Бабуси-Маруси убрали со стола посуду и разложили шитьё.

Славка в восхищении смотрела на блестящую зелёную ткань в белых кленовых листьях.

— Это кому такое красивое платье?

— Кому-кому… Тёте Миле Кабанихе… Нравится?

— Очень, — вздохнула Славка.

— Маня, — обратилась одна бабуся-Маруся к другой. — Там что-нибудь остаётся?

— Да сантиметров сорок будет. Если прибавить то белое кружево, что осталось от Розиной блузы, выйдет чудное платьице для нашей Славки.