Салман Рушди: Лука и огонь жизни

— Какое еще излучение?! Какие лучи?! — кричал Рашид. — Ты только посмотри, как это развивает координацию движений. Он решает проблемы, разгадывает загадки, преодолевает препятствия, восходит на новый уровень сложности и уже достиг выдающегося мастерства.

— Бесполезное это мастерство, — стояла на своем Сорайя. — В реальном мире нет никаких уровней — есть просто сложности. Промах в игре поправим. Ошибся — попробуй еще раз. Если же он допустит ошибку или небрежность в контрольной по химии, ему просто снизят оценку, и никаких тебе проб. Жизнь покруче видеоигр. Ему следует это усвоить. Да и тебе, кстати, тоже.

Рашид не сдавался:

— Смотри, как он ловко управляется с клавиатурой. В этих мирах леворукость ему не помеха. Больше того, здесь он практически с одинаковой легкостью работает обеими руками.

Сорайя только фыркала в ответ.

— А ты видел его почерк? — говорила она. — Все эти игры в ежей — спасителей мира и сборку водопровода, разве они помогут ему исправиться? Все эти «пи-эс-пи» и «ви-ви-зет» помогут закончить школу? Что это вообще за слова! Только для туалета и годятся.

Рашид снисходительно улыбнулся.

— Это такие термины, относящиеся к игровым консолям, — начал он, но Сорайя резко развернулась вышла, сердито махнув рукой.

— Нечего мне голову морочить всякими консолями, — фыркнула она через плечо. — Это не для меня. Рашид Халифа и сам был не очень силен в возможностях МУУ. Большую часть жизни он славился своим красноречием, но руки у него, по правде сказать, росли не оттуда. Как говорится, все у него из рук валилось, за что ни возьмись. Ловкостью рук, во всяком случае, он не отличался. За шестьдесят два года жизни из этих рук выпало и разбилось несметное множество чашек и всяких других предметов. А все, что не разбивалось, приобретало помятый и истерзанный вид. Стоило ему взяться за перо и бумагу, как тут же написанное им усеивалось кляксами и помарками. В общем, с руками он был явно не в ладу. Пытаясь забить гвоздь в стену, непременно попадал по пальцу, отчего скулил и хныкал, как ребенок. И когда Рашид протягивал Сорайе руку помощи, она без особых церемоний предлагала ему держать свои руки при себе.

И все же Лука помнил то время, когда руки папе очень даже пригодились.

Так оно и вышло на самом деле. Когда Луке было всего несколько лет отроду, папины руки не просто оживали, но казались разумными существами. У каждой было собственное имя. Правая рука звалась Никто, а левая — Бестолочь. Тем не менее обе в основном подчинялись хозяину. Например, они покорно взмывали вверх, когда Рашид хотел подчеркнуть в своей речи что-то важное (а поговорить он любил), или исправно отправляли в рот еду (поесть он любил тоже). Они даже послушно двигались, когда Рашиду приходило в голову умыться, и это было очень любезно с их стороны. Но Лука довольно скоро обнаружил, что папины руки так и норовят пощекотать его, стоит ему подвернуться под руку. Когда правая рука принималась за щекотку, Лука иногда умолял отца:

— Пожалуйста, не надо!

На что папа отвечал:

— Это вовсе не я. На самом деле это Никто.

Тут за дело принималась левая рука, и Лука, изнемогая от смеха, протестовал:

— Нет, это ты, ты щекочешь!

Папа и тут не терялся:

— Ну что поделаешь с этой Бестолочью?

Со временем, правда, руки Рашида стали неповоротливыми, вялыми. В сущности, и сам Рашид утратил проворство. Стал медленнее ходить (хотя никогда не был особо прытким), медленнее есть (правда, не слишком), а главное, медленнее говорить (это было особенно заметно, потому что языком он прежде мел быстрее некуда). Все реже и реже на лице его появлялась улыбка, а иногда Луке казалось, что и мысли в папиной голове тоже явно замедляли ход. Даже его рассказы становились как будто все неспешнее и тягучее, что не замедлило сказаться на успехе всего предприятия. Если дело и дальше пойдет с такой скоростью, с тревогой размышлял Лука, он вообще застопорится. Образ папы, замершего на полуслове, полужесте или полушаге, словно замороженного навечно, наводил страх. Тем не менее дела развивались именно в этом направлении, и надо было что-то предпринять, чтобы придать папе хоть какое-то ускорение. И Лука задумался над тем, на какую педаль нажать, чтобы восстановить прежнюю папину скорость. Но пока он думал над этим, в одну прекрасную звездную ночь произошло нечто ужасное.

Ровно через месяц и один день после появления в доме пса Медведя и медведя Пса наступила удивительная ночь: небосвод изгибался над городом Кахани гигантской аркой, а в водах Силсилы и морских глубинах купались невиданные сонмы звезд. Выглядело это так сказочно, что даже угрюмые рыбы поднялись из водных недр подивиться на красоту, и зубастые пасти их, явно против воли, кривились в улыбке (видевший улыбку на рыбьей морде согласится, что это не самое приятное зрелище). Словно по волшебству, вся Галактика разом засияла в ночном небе, заставляя воображать, как выглядел объятый мраком небосвод в былые времена, когда человечество еще не закоптило небеса дымом. Из-за вечного смога людям редко удавалось увидеть Млечный Путь во всем его блеске, и теперь они созывали соседей, приглашая полюбоваться на невиданную картину звездного неба. Все население города высыпало на улицы и глазело на звезды, задрав головы и прямо-таки напрашиваясь на щекотку. Лука даже подумал было, не развлечься ли ему, выступив в роли главного щекотальщика, но по здравом размышлении отверг эту соблазнительную идею.