Ганс Андерсен: Снежный болван

— Молоденькая пансионерка прибежала в сад с молодым юношей; они остановились недалеко от снежного болвана и любовались, глядя на сияющие деревья.

— „Это чудо как хорошо! Летом не увидишь ничего лучше этого!“ — говорила она, и глаза её блистали радостью.

— „Да, и такого дурака, как вот этот, конечно, не увидишь летом“, — отвечал молодой студент, указывая на снежного болвана. — „Он просто бесподобен!“

Молодая девушка засмеялась, кивнула головкой снежному болвану и пустилась плясать со своим приятелем по снегу, который хрустел и скрипел под их ногами; потом они скрылись в доме.

— „Кто эти двое?“ — спросил снежный болван у цепной собаки, — „ты дольше меня живешь на здешнем дворе, не знаешь ли ты их?“

— „Знаю ли я этих двух? ваф! ваф!.. как не знать? Она меня всякий день гладит по головке, а он всегда бросает мне говяжью кость. Зато я их обоих не кусаю, я помню добро!“

— „Да кто же они такие?“ — спросил снежный болван.

— „Влюбленные господа!“ — сказала в ответ собака. Они хотят поселиться вон в этой хижине и будут вместе глодать кости. Эх! Вон, вон!“

— „Как! Разве они такие же создания, как мы с тобою?“ — спросил снежный болван.

— „Мы?… Ты всего-то без году только неделю живешь на свете. Молчи лучше и не спрашивай. С тобою трудно говорить, снежная голова, я это вижу. Я всех знаю в здешнем доме; было времечко, когда я не лежала здесь на холоду, да на цепи. Вон! Вон! Бррр… как холодно!“…

— „Славный холод! я весел, когда холодно“ — говорил снежный болван. — „Рассказывай, рассказывай пожалуйста! только не греми так цепями; меня просто передергивает, и тело мое сыплется, когда ты это делаешь“.

— „Так слушай же… Вон! вон!“ — залаяла цепная собака: — „Когда я была маленьким щенком, тогда я лежала на бархатном стуле там, наверху, в хозяйском доме и часто валялась на коленях у самой госпожи; мне говорили тогда: какая хорошенькая собачка! Баловали, мордочку и лапки вытирали вышитым батистовым носовым платком; звали меня: Ами! Милый Ами! Душка Ами! Но когда я стала для них, там наверху, слишком велика, меня подарили ключнице. Я перешла в подвальный этаж. Ты можешь со своего места заглянуть в комнату, где я жила барыней. Правда, это место было похуже того, что наверху, но мне оно приходилось больше по нутру; тут меня беспрестанно не теребили дети. Кормили меня так же хорошо, как наверху, даже еще получше! У меня была своя собственная подушка; там тоже стояла печка; вот уже в такое холодное время лучше её ничего нет на свете! Я забиралась, бывало, под нее, когда была поменьше ростом. Ах! она и до сих пор мне иногда снится. Вон! вон!..

— „Разве печка в самом деле так красива?“ — спросил снежный болван. — „Похожа ли она на меня?“

— „Совсем наоборот! Она черная как ворон, у нее шея с медным барабаном. Она столько ест дров, что у неё изо рту пышет огонь. Надо держаться от неё в стороне, а то, пожалуй, опалит шерсть. Вот тебя, болвана, она может мигом превратить в чистую воду“.

— „Скажи, Барбос, отчего же ты оставил это дивное создание?“ (Болвану казалось, что печь должна быть существом женского пола!) „Как же ты мог расстаться с таким местом?“

— „А вот как это случилось: я укусил младшего барчонка в ногу за то, что он отпихнул от меня кость, которую я глодал. И так, кость за кость! Меня выгнали за дверь и привязали вот тут на цепи. Да, видно на меня за это очень рассердились, потому что с тех самых пор я всё здесь, и голос даже потерял; слышишь, как я охрип: вон! вон!.. Я больше не могу говорить, как все другие собаки: ваф! ваф!..

Снежный болван перестал уже слушать рассказ собаки; он всё смотрел в нижний этаж, в комнату, где жила ключница; там стояла печка на своих четырех чугунных ногах, и была такой же величины, как снежный болван.

— «Боже! что это со мною делается? Как у меня внутри, там, что-то странно трещит!» — сказал он. — «Неужели я никогда туда не попаду? И неужели мое невинное желание никогда не исполнится?.. Мне надо туда попасть, мне надо к ней прислониться, хотя бы даже пришлось проломить окошко».

— «Пустое желание, ты не можешь и не должен этого желать! — сказала цепная собака. — Если б ты подошел к печке, так тотчас лее убрался бы… Вон! вон! безмозглый!

— Я и без того, кажется, убираюсь вон! — возразил снежный болван, — мне кажется, я таю».

Весь день снежный болван смотрел в окошко. В сумерки комната показалась еще заманчивее; печка светила хотя и ярко, однако ж, не так, как солнце и месяц; печка может только светить, когда у ней глотка набита дровами. Когда отворяли и запирали дверь в комнату, у ней каждый раз изо рту вылетало пламя, — у печки была уже такая привычка, — пламя вспыхивало красным огнем по белому лицу снежного болвана и сияло отливом на его груди.