Лемони Сникет: Огромное окно

– Красотку отдаем Солнышку. – Вайолет передала куклу сестре. – Пластмасса твердая, я думаю, ее удобно кусать.

– А ты возьми себе модель поезда, Вайолет, – сказал Клаус. – Может, разберешь ее на части и изобретешь что-нибудь.

– Но тогда тебе достанется погремушка, – запротестовала Вайолет. – Несправедливо получается.

– Шу! – крикнула Солнышко. Возможно, это означало что-то вроде: «В нашей жизни давно уже не случалось ничего справедливого».

Бодлеры переглянулись с горькой улыбкой. Солнышко была права: несправедливо, что они лишились родителей. Несправедливо, что злобный и отвратительный Граф Олаф, охотясь за наследством, преследует их, куда бы они ни поехали. Несправедливо, что им приходится переезжать от родственника к родственнику и в каждом следующем доме происходит что-то ужасное, как будто дети едут в зловещем автобусе, который останавливается только на остановках под названием Несправедливость и Несчастье. И уж конечно, несправедливо, что Клаусу в его новом доме досталась всего лишь погремушка.

– Тетя Жозефина явно очень готовилась к нашему приезду, – с грустью произнесла Вайолет. – Она кажется добродушной. Нам не стоит жаловаться, даже друг другу.

– Ты права, – согласился Клаус без большого энтузиазма, тряхнув погремушкой. – Не будем жаловаться.

– Тви-и! – взвизгнула Солнышко, возможно, желая сказать: «Вы оба правы. Не будем жаловаться».

Клаус подошел к окну и посмотрел на открывшийся вид. Солнце уже начало садиться на чернильно-черные воды озера

Лакримозе, задул холодный вечерний ветер. Даже защищенного стеклом Клауса пробрал озноб.

– Все-таки очень хочется пожаловаться, – сказал он.

– Суп на столе! – раздался из кухни голос Тети Жозефины. – Идите обедать!

Вайолет положила Клаусу руку на плечо и легонько сжала его, чтобы подбодрить брата, и, не обменявшись больше ни словом, трое Бодлеров направились по коридору в столовую. Тетя Жозефина накрыла стол на четверых, для Солнышка подложила толстую подушку, а в углу комнаты опять-таки насыпала кучу жестянок на случай, если грабители вдруг захотят похитить обед.

– Вообще говоря, выражение «суп на столе», является идиоматическим, – заметила Тетя Жозефина, – и разумеется, не означает, что речь идет о супе как таковом. Оно просто значит, что обед готов. Однако в данном случае я в самом деле приготовила суп.

– Ох как хорошо, – сказала Вайолет. – Нет ничего лучше горячего супа холодным вечером.

– По правде говоря, суп не горячий, – пояснила Тетя Жозефина. – Я никогда не готовлю ничего горячего, боюсь включать плиту – вдруг она взорвется. Я сделала холодный огуречный суп.

Бодлеры переглянулись и постарались скрыть разочарование. Как вам должно быть известно, холодный огуречный суп – несравненное лакомство в жаркий день. Я, например, лакомился им однажды в Египте, когда навещал моего друга, заклинателя змей. Если холодный огуречный суп с умением приготовить, он обладает восхитительным, немного мятным вкусом, он прохладен, и вы как будто не только едите его, но и пьете. Но в холодный день, в комнате со сквозняками, холодный огуречный суп нужен так же, как собаке пятая нога.

Дети сели с Тетей Жозефиной за стол и в мертвом молчании принялись с трудом глотать холодную слизкую жижу. Единственным звуком было лязганье четырех зубов Солнышка о ложку. Вы, несомненно, знаете, что, когда обед проходит в полном молчании, он кажется бесконечно долгим, поэтому им показалось, что прошло несколько часов, прежде чем Тетя Жозефина наконец заговорила.

– У нас с моим дорогим мужем не было детей, мы боялись их иметь. Но знайте, я очень довольна, что вы здесь. Мне теперь часто бывает одиноко тут на холме. Поэтому когда мистер По написал про ваши неприятности, мне захотелось, чтобы вы не испытывали такого чувства одиночества, как я после утраты моего дорогого Айка.

– Айк – это ваш муж? – спросила Вайолет.

Тетя Жозефина улыбнулась, но при этом она не смотрела на Вайолет и как будто говорила сама с собой, а не с Бодлерами.

– Да, – ответила она с отсутствующим видом, и голос ее звучал словно издалека, – он был моим мужем, но он был мне больше, чем муж, – самый близкий друг, партнер по грамматике и единственный из тех, кого я знаю, кто умел свистеть с крекером в зубах.

– Наша мама тоже умела, – с улыбкой заметил Клаус. – Ее коронным номером была четырнадцатая симфония Моцарта.

– А у Айка – четвертый квартет Бетховена, – подхватила Тетя Жозефина. – Очевидно, это у них была фамильная черта.