Лесли Риис - Про коалу Ушастика

Пришла та самая пора, когда деревья одеваются листвой: зеленые почки лопаются, и из них в сиреневой тени ветвей появляются красновато-коричневые, янтарные и рубиновые крохотные вестники весны. Наступает счастливейший на свете час рождения нежной, со сладким запахом листвы.

Ушастику было уже несколько месяцев от роду, когда он впервые высунул голову из материнской сумки. И… зажмурился Всё кругом блестело золотом. Он глянул вверх. Оказалось, что он высоко на дереве. Над головой сияло небо. А вокруг были ветки на которых, чуть дрожа, покачивались листья. Он посмотрел вниз. Ой даже голова закружилась — как далеко земля!

И он так напугался, что спрятался опять в сумку и не вылезал из нее целых два дня.

Но вот его охватило беспокойство. Ему вспомнились молоденькие листья, похожие на опущенные остриём вниз стрелочки их душистый аромат, и ужасно захотелось рассмотреть их поближе.

«Хватит сидеть в сумке», — сказал он себе. Ему надоело жить на одном молоке. Когда-то он был величиной всего с фасолину голый, слепой, беспомощный. А теперь стал пушистым, подвижным ростом в семь дюймов [1] Дюйм — мера длины, равная 2,5 см. .

— Да, мама, пора мне выбираться из сумки!

К его удивлению, мать сама помогла ему вылезти. Но вскарабкаться на ветку не позволила.

— Нет, нет, — сказала она ему, — подожди. Ты ещё не готов к этому, сынок!

И, взяв на руки, прижала к груди, чтобы глаза его тем временем привыкли к свету, тело — к ветрам, а уши — к лесным звукам. С соседнего дерева, приветствуя появление нового обитателя леса, переливчато заголосили медоеды, застрекотала болтунья-сорока, захохотала кукабарра, затрещала трещотка.

Ушастик со страху вцепился в мать, но она вовсе не рассердилась. Мех у неё был густой, длинношёрстный, пушистый, а его пальчики были как раз приспособлены для хватания. Ушастику не терпелось сделать многое, но прежде всего попробовать на вкус те тёмно-красные листочки, что блестели на кончике веток. Но нет! Ещё несколько дней, когда он чувствовал голод, он должен был, засунув голову в материнскую сумку, довольствоваться молоком. А насытившись, развлекался, докучая своей матери тем, что лазил по ней — через голову по носу спускался на грудь, — цепко держась за её мех чёрными когтями.

Больше всего ему нравилось сидеть у неё на спине. Прямо дух захватывает, когда ты так высоко над веткой, на которой пристроилась мама!

Утомившись от миросозерцания, он принимался зевать: ему хотелось спать.

И тогда мать — её звали Пушистые Ушки — брала его на руки, и он засыпал, положив головку ей на грудь.

Но ни ночью, ни днём у них с мамой не бывало долгого сна. Не проходило и часа, как они просыпались от голода. Мать карабкалась дальше по ветке, пока не натыкалась на новый пучок сочных эвкалиптовых листьев. Лапкой она притягивала их к себе и с жадностью принималась жевать, начиная со стебля и оставляя нежную стрелку напоследок. Защёчные мешки помогали ей лучше пережёвывать пищу.

А юный Ушастик тем временем пристраивался у неё на спине и тоже пытался схватить листья. Мать следила, чтобы и ему кое-что досталось. Попадались не только молоденькие красновато-янтарные, нежные и сладкие на вкус стрелочки, которые ему нравились, а порой и прошлогодние, жёсткие, словно окостеневшие, какого-то серовато-зелёного цвета.

— Подожди, пока я сам начну срывать листья, — злился Ушастик. — Тогда буду есть только самые молоденькие!

— Тэч, тэч! — строго останавливала его мать и легонько шлёпала.

Вскоре Ушастик стал понимать, какое огромное дерево служит им убежищем. Теперь он ясно различал громадные, тянущиеся вверх сучья, с которых под палящими лучами солнца местами слезла кора, и голая, растрескавшаяся древесина казалась мёртвой на фоне яркого неба. А вот увидеть, что дерево это растёт на огромном полуострове, вдоль и поперёк изрезанном зелёными холмами и окаймлённом извилистой линией уходящих на многие мили вдаль песчаных пляжей и отвесных скал, он ещё не мог, как не мог и разглядеть бескрайние просторы сверкающего под солнцем океана, с грохотом обрушивающего на песчаный берег свои волны.