Шалва Амонашвили - Песнь Великой Любви. Саломея. Воин света

Иорам молчал, не зная, что сказать.

И Захарий молчал, боясь спросить его об Амон-Ра.

Молчание, напряжённое молчание само заговорило. И Захарий понял. Его вдруг что-то кольнуло в сердце. Там, внутри сердца, что-то оборвалось, оборвалась какая-то нить, которая соединяла сердце старого одинокого ювелира с маленьким любимым чудо-мальчиком.

– Да, дядя Захарий, – произнёс после долгого молчания Иорам, – Амон-Ра улетел в Высший Мир, он сгорел в фиолетовом огне духа… Ценою жизни спас он птенчика…

Захарий тихо зарыдал.

Первые лучи солнца осветили площадку перед Пещерами, они обласкали лицо, длинные волосы, маленькую фигурку прекрасной девочки в слезах и разбудили её.

Саломея с трудом открыла распухшие глаза. Бунгло высвободил её из своих лап. Его огромная медвежья морда ласково улыбнулась девочке. Саломея тоже улыбнулась ему в ответ.

– Люблю тебя, Бунгло!.. Спасибо тебе! – прошептала она.

«Ты узнала правду? Ты все видела?»

В ответ на мысленный вопрос Бунгло Саломея сказала:

– Да, Бунгло, Амон-Ра в Пещеры не поднимется… Он улетел в Дальние Миры, но всегда будет рядом с нами… Я видела, как распяли Мессию… Видела, как забросали камнями Амон-Ра… Видела ещё, как дух Амон-Ра, улетая в Дальние Миры, оставлял за собой огненный след… Прекрасное было зрелище, Бунгло…

Саломея заметила стоявшего в сторонке и рыдавшего дядю Захария, а рядом с ним – Иорама и незнакомого мальчика. Она подбежала к Иораму и обняла его, а потом прижалась к дяде Захарию.

– Иорам, не мучайся, я все знаю… – сказала она спокойно. – Не плачь, дядя Захарий, Амон-Ра победил земную жизнь, он сделал то, что надо было ему сделать, и дух его теперь обитает в Царстве Небесном… Не плачь, дядя Захарий… – Саломея поднялась на цыпочки и нежно поцеловала в щеку добродушного старика.

Саломея посмотрела на Филиппа.

– Как тебя звать?

– Филипп… А ты Саломея, я знаю тебя: Амон-Ра рассказывал нам о тебе, о твоей школе… какая ты красивая! – ответил Филипп дружелюбно.

Порам добавил:

– Амон-Ра поручил мне заботиться о Филиппе.

Филипп тут же уточнил:

– Он поручил тебе быть моим учителем и воспитать меня, сделать из меня хорошего человека… Я буду твоим послушным учеником!

В это время он увидел, как приподнялся огромный медведь, встал на задние лапы и подошёл к ним. Филипп знал о Бунгло, ждал встречи с ним, но он не ожидал, что тот такой огромный, как гора. Потому испугался и соб-рался спрятаться за спиной Иорама. Но Бунгло мирно протянул передние лапы, поднял нового члена жителей Пещер Философа, прижал к груди как младенца, заглянул ему в глаза, пробубнил что-то доброе и лизнул его в щеку.

– Бунгло говорит, что принимает тебя как друга, – пояснила Саломея Филиппу.

Филиппу действия Бунгло понравились. Он смело обнял медведя и поцеловал его в ответ.

Тем временем Захарий вытер слезы, успокоился, но оборванная в сердце нить так и осталась оборванной.

– Вернусь в город, – сказал он Саломее и, как бы извиняясь перед ней, что не может остаться, добавил: – есть дела…

– Хорошо, дядя Захарий, но до того, как уйдёшь, хочу кое-что показать тебе. Думаю, я выполняю желание Амон-Ра. Пойдём со мной! – и Саломея повела его в Пещеру Господа.

Пещера была освещена семью свечами.

Захарий оглянулся вокруг, и глаза его остановились на необычном человеческом образе, нарисованном на стене.

– Ты узнаешь Его? – спросила Саломея.

– Да, это Иисус Христос! – уверенно сказал Захарий.

– Его нарисовал дядя Андрей и десять лет ждал в этой Пещере Его появления. Амон-Ра рассказал мне, как однажды, когда Андрей и он помолились здесь, вдруг Иисус Христос сошёл со стены, подошёл к Андрею, положил ему руку на голову и сказал: «Мир вам! Андрей, не задерживайся, поспеши к своему брату…» С того дня прошло два года… – после минутного молчания Саломея добавила, – Дядя Захарий, чувствую, что нужно оставить тебя наедине с образом Иисуса Христа…

Саломея вышла из Пещеры.

Зачарованный Захарий вначале долго смотрел на Образ. Всё внутри его впитывало свет, исходящий от Образа. Свет этот ему уже знаком со вчерашнего вечера, когда он шёл по тропинке к Пещерам Философа.

Тело его задрожало.

Потом он опустился на колени.

Ему захотелось помолиться, но молитв он не знал. Тем не менее, уста его зашевелились. Не думая, зачем он это делает, старый ювелир начал нашёптывать таинства, которыми он пользовался, когда готовил какое-либо изделие. Слова этих таинств, сочинённые им же в течение своей долгой жизни и таинства, заложенные им же в них, произносили его уста как молитвы. Они исходили из глубин его сущности, из самого центра сердца.