Анатолий Цирульников: Неопознанная педагогика. Калмыкия. Страна между двумя берегами

Припоминаю: воскресным утром, аккуратно одетый мальчик, с носовым платком в кармане, доезжал на тридцать первом троллейбусе до конечной остановки, ощущая волнение перед партией. В большой комнате уже стояли расставленные фигуры, шахматные часы, лежали бланки, на которых записываются ходы. Мальчики в чистых рубашках. Что-то в этом было, может быть, от синодального хора.

Я учился не просто логически мыслить, считать на несколько ходов вперед, проводить комбинацию, а побеждать. Да, пожалуй, если бы не эта завершающая кульминация – победа, шахматы ради шахмат меня бы не привлекли. У меня были не бог весть какие шахматные способности, просто был неглупый, способный, в широком смысле, мальчик, такие обыкновенно достигают определенного успеха в разных видах деятельности, но если становятся мастерами – то в каком-то одном.

Шахматы не были для меня этой деятельностью, на шахматной доске я, по-видимому, «проигрывал» какие-то личные качества, необходимые для другого: сосредоточенность (увы, при неумении быстро переключаться), усидчивость, терпеливость (далеко не во всем), трудолюбие (в том, что любишь). Проигрывая партию, я переживал, но не настолько, чтобы бросить игру. Я думаю, что это имело какое-то значение поздней, при преодолении жизненных проигрышей.

Я стремился быть первым. Моему отцу это качество очень не нравилось, казалось бахвальством. Сам он не был в жизни первым, даже одно время на киностудии работал вторым оператором. А я хотел быть первым, да, я это теперь ясно понимаю. Желание быть первым, запевалой. Что примечательно – не командиром, не организатором, не капитаном команды. А запевать в хоре, быть первой скрипкой, играть на первой доске.

В шахматном клубе «Юный динамовец», где учил нас, в основном, на практике, заслуженный тренер Виктор Александрович Люблинский, это еще как-то удавалось (впрочем, на первой доске я играл редко). А потом общество временно закрыли, я стал ходить в Центральный шахматный клуб на Гоголевском бульваре, и здесь впервые почувствовал, что такое настоящие шахматы. Тут был гроссмейстер Суэтин, была теория, разбор партий на настенной изящной доске, мальчики-перворазрядники, собранные со всего города. Вот когда я впервые понял, что один и тот же квалификационный разряд может принадлежать борцам разной весовой категории. На первенстве Москвы среди мальчиков я занял предпоследнее место. Я проигрывал, я все время проигрывал. Даже когда на доске была ничья, даже в абсолютно выигрышной позиции, я умудрялся сделать такой ход, что она превращалась в безнадегу.

Еще оставался чистый носовой платок в кармане, трепет перед игрой. Осторожное прикосновение к фигуре («поправляю»). Маленький сгорбленный секретарь – служка Изя, в нарукавниках, расставлял шахматные часы. Они шли все быстрей и быстрей. Я часто попадал в цейтнот, откладывал партию и сдавался, не возобновляя игры.

А все же для чего-то это было нужно. Вот теперь, по истечении, страшно сказать, какого времени, можно проанализировать отложенную партию. В конечном счете, она заканчивается у всех одинаково, но пока игра продолжается, человек чему-то да учится? Может быть, продумывать и находить сильные за противника ходы, не рассчитывая «на дурака». Приносить жертву за инициативу. Взвешивать собственные шансы.

Мне повезло, я видел выдающихся шахматистов, юных и взрослых. Настоящие дарования. Как и в математической школе, куда я попал благодаря первому разряду (в школьную команду набирали шахматистов). Легендарный московский учитель Семен Исаакович Шварцбурд сам играл неплохо. Маленький, сухонький, на костылях с детства, с большущим лбом, он был учителем от Бога и полагал, что заниматься серьезно двумя вещами невозможно. Выбирайте, сказал он попавшим в его класс вундеркиндам: математика или шахматы.

Я выбрал математику, к которой был абсолютно не способен.

Ирина Дмитриевна Кавкишева сделала педагогическую карьеру, прошла по ступенькам от учителя, завуча, до заместителя министра. И вот, говорит она, иногда думаешь – а нужно ли это все, что мы тут делаем, бумаги наши, циркуляры – школе? Не живет ли она по каким-то своим, независимым от нас законам, и если развивается – то тоже – по-своему. «Как вы думаете?» – спрашивает меня Ирина Дмитриевна.

Я вспоминаю вычитанную в одной умной книжке старинную историю. Она, кажется, не об образовании, но…

В конце 18 – начале 19-го века в лесоводстве Пруссии пришли к выводу, что наибольшие доходы можно получить от норвежской ели. И стали выращивать эту елку, высаживая в армейском порядке деревья одного вида и возраста, а все остальное, что было в живом лесу, – спиливали и срубали. Первая генерация «научного леса» дала превосходные результаты: росла прибыль, лесом было удобно управлять – лесничий мог даже не покидать конторы. Но со второй генерацией… начались досадные недоразумения.