Николай Сорокин - Восстание игроков. Манифест

И так понимая алкоголизм как игровое поведение можно увидеть, что оно находит отклик в душе на переживании, что характерно, первых трёх чувств, приводимых Рудольфом Штайнером, и как нетрудно догадаться, переживание таких чувств свойственны не только человеку, но и животному. Но животным свойственен не только «алкоголизм», то есть в данном случае «намеренное желание собственного одурманивания для влияния на чувство равновесия»: вообще в принципе животным свойственны игры, опять-таки, в бесконечном множестве проявлений для каждого вида по отдельности. Всякое тело есть игровое пространство, неодушевлённое оно или одушевлённое, – таков принцип игр с элементом выпадения счастливого случая; «участие по собственной воле» же вопрос «идеальной» игры, – той, в которой актор становится игроком, а не зрителем, судьёй, «изготовителем компонентов», невольно-льющим дождём, самим компонентом, или кем-либо ещё. Можно загадать «найти бутылку пива» и её найти – вопрос игры счастливого случая (стоит помнить, что для этого требуется привести себя в движение – это требуется чисто логически для игр с «выпадением»), а можно выпить найденную бутылку пива с целью найти ещё, – вопрос примитивной магии.

« В чувстве обоняния, - продолжает нам описывать Рудольф Штайнер,– мы приходим в значительно большую связь с внешним миром, чем в осязании; настолько большую, что соединяемся с его веществами, находящимися в газообразном состоянии. Однако и здесь преобладающим остается опыт, который мы получаем относительно самих себя. Мы испытываем некий натиск на нас внешней материи, и реакцию нашего "я" на этот натиск мы переживаем как обоняние. В результате в нас рождается образ от полученного опыта восприятия. Таково существенное отличие обоняния и последующих чувств от осязания. – В них возникают не скрытые суждения, а образы окружающего мира. В логике созерцание привело нас к восприятию идеи из объекта. В восприятиях чувств скрытое суждение метаморфизируется в образ. Образ же – это чувственный представитель сверхчувственного. Все мифологическое мышление древних было образным, основанным на имагинативных переживаниях. Из них родилась творческая фантазия. В восприятиях чувств, дающих образы мира, к нам из чувственного возвращаются застывшие в нем имагинации. О том, что они же есть и идеи, свидетельствует обоняние». Здесь же можно увидеть, что существуют, если угодно, «идейные» (игры на счастливый случай, например, где идея есть «счастье») и «не-идейные» игры («катание на санках», «русские горки», и тому подобные игры, определяющиеся Кайуа как «Ilinx» («Vertigo»)), основанные на некоторых чувствах ощущающей души. Борьба, метание снарядов, и прочие виды деятельности таким образом суть игры сродни кружению на одном месте или потреблению мухоморов- до тех пор, пока такую деятельность «идейно» не учредят в игровую традицию или праздничную форму. Если бы животные понимали, что для победы в играх им нужны тренировки, они бы непременно начали тренироваться (в ином случае для чего тренировки нужны?), а потому можно отличить безыдейную борьбу котят от борьбы идейной: и то и другое при этом относится к играм, что прямо указывает, что Суть Игры лежат до человеческого «я», «Я» и «не-Я».

«Время» и «пространство» за счёт выявления идей переходит в ту обналиченную реальность игры, которую принято «отграничивать» от «реального мира»: вдруг начинает казаться, что «игры» ничего не «производят» и после них «ничего не остаётся». Хорошо, но, когда человек моется он также ничего не производит, – только тратит ресурсы ради того, чтобы выйти из ванной и снова испачкаться, и все результаты, как по завершению партии, нивелируются. А мог бы пойти на завод и заняться полезной деятельностью, ведь «завод» и есть «реальный мир», что всеобъемлет человеческую волю. Очень толсто в таких измышлениях прослеживается дух модерна. Игра, несомненно, ничего не производит в модернистском понимании, но производство и не требовалось человечеству в своих древних формах на том же уровне что и сейчас; как, собственно, игре не требуется наличие победы чтобы провести игровую партию: спеть песню, выпить чарочку, погадать на птицах, сесть у небольшого сквозняка пока не спадёт солнечная жара, сорвать и съесть яблоко, – и нигде здесь нет ничего на подобии ГОСТ или «профессиональной этики»; стоит-ли говорить, что перечисленные игры могут проходить одновременно? После них действительно ничего не останется, ни воздвигнутых храмов, ни чехословацких табуреток, – и после смерти человека человек не останется живым человеком; и само зачатие человеческое также навряд ли можно назвать «производством». Одновременное выпадение счастливых событий есть познаваемое человеческим духом чудо того, что даже ничего не производя он обладает полным правом на жизнь в счастье: вместе со всеми на равных.