Борис Батыршин: Дорога за горизонт

«Корец» покинул Брест после недельной стоянки, наполненной празднествами и торжественными приёмами. Грудь Георгия украсила розетка «Почётного легиона»; не обошла сия планида и капитана канонерки и даже – вовсе уж неясно, за что! – автора сих строк. В представлении, подписанном президентом Третьей Республики Карно (технократа и племянника знаменитого физика) значится – «за выдающиеся достижения в исследованиях Центральной Африки». Что ж, как там говоривал Сэмюэль Клеменс? «Мало кому в наши дни удается избежать этой высокой награды» [107].

В разгар торжеств незаметно исчез Курт Вентцель. Он проделал с нами весь путь в Европу – от самой Центральной Станции, через Бому, Санта-Крус-де-Тенерифе, Лиссабон – и только в Бресте избавил нас от своего общества. Немецкий инженер вызывает у меня двойственные чувства: с одной стороны, я не сомневаюсь, что герр Вентцель оказывает услуги кайзеровским секретным службам, а с другой – мы многим обязаны этому человеку. И, если чутьё меня не подводит, это не последняя наша встреча – недаром прежде чем уйти по-английски, не прощаясь, Курт подсунул под дверь моей каюты кремовую картонку со своим берлинским адресом.

Из письма поручика Садыкова, адресованных его школьному товарищу, мещанину города Кунгура Картольеву Елистрату Бонифатьевичу.

Ну вот, братец Картошкин, я и шлю тебе письмо – первый раз, с того момента, как мы покинули границы цивилизованного мира. Собирался отправить депешу ещё с испанского острова Тенерифе – но рассудил, что «Кореец» прибудет в Европу не позже рейсового пакетбота, и решил отложить послание до европейских портов.

Стоим мы во французском Бресте, в окружении французских, британских и бог знает ещё чьих военных кораблей; скромная канонерская лодка неожиданно приобрела статус флагмана, и нам теперь салютуют и иностранные броневые калоши, и русские фрегаты и даже элегантная красотка, царская яхта «Держава». Она должна была приютить в своих роскошных каютах Великого князя Георгия – но государев сын категорически отказался покидать канонерку и своих друзей. Так что великокняжеский брейд-вымпел по прежнему на стеньге «Корейца», и плавучие стальные махины приветствуют его со всем положенным пиететом.

Почтовая служба в Европе работает с точностью швейцарского часового механизма; тем не менее, следуя совету консульского чиновника, я отправил пакет с письмами – а и немало накопилось за это время! – с русской дипломатической почтой. Посылку мою любезно приняли и обещали доставить как можно скорее – двух недель не пройдёт, как ты будешь надолго обеспечен увлекательным чтением. А то наберись терпения – и услышишь обо всём из первых уст.

Хотя, сомнительно, чтобы я оказался дома в скором времени. По прибытии в Петербург нас ожидает бездна писанины – и отчёты по экспедиции, и обработка собранных твоим покорным слугой картографических материалов. В пути я не забывал о своей специальности – и все эти кипы заметок, набросок, кроков мне удалось сберечь во всех перипетиях путешествия и плена. Занятие это на долгие месяцы, и всё это будет согласовывать с результатами ранних исследований – так что работать мне придётся в столице.

Как выяснилось, и мне не чужд бес тщеславия – я уже предвкушаю дождь почестей, что прольётся на меня в стенах Русского Географического общества. Первая большая русская экспедиция в Центральной Африке – это чего-то да стоит; но ни на секунду не забываю, чем обязаны мы трудам нашего предшественника, Василия Васильевича Юнкера. К тому же, есть подозрения, что я не задержусь в картографическом корпусе Генерального штаба: мне сделано крайне заманчивое, да и чего скрывать, лестное предложение, из разряда тех, от которых не принято отказываться. Я полагаю, что и в вашей патриархальной глуши известно уже о новом Департаменте Особых Проектов, не так давно пополнившем список имперских учреждений. Там и продолжится моя карьера – а о том, чем предстоит заниматься на новом месте службы, мне остаётся пока только догадываться.

К тому же, меня одолевают сомнения – а не попробовать ли свои силы на ниве беллетристики? Собирая для тебя корреспонденцию, я невольно перечитал свои письма – право же, таких приключений не постыдились бы и персонажи романов мсье Буссенара с Жюлем Верном! Может и правда взяться за перо, как ты полагаешь, дружище? В гимназии я не имел приличных баллов по словесности – так может примешь на себя обязанности моего жизнеописателя? Не зря же кунгурские властители дум прочат тебя в светила литературной публицистики? Вот и сыскался благодатный материал, за который, уж поверь, с радостью ухватятся столичные журналы. А впрочем поступай, как знаешь; если откажешься – в обиде не останусь и самолично испытаю свою хромую писательскую музу.