Юрий Леонов - Тайна Змеиной сопки

Оля шла впереди медленно, словно и не торопилась ничуть. Тимоха тоже не спешил увидеться с Рыжим. Но все же про себя сначала окрестил девчонку тихоней. Такой длинноногой, под уклон – мигом бы доскакать вприпрыжку до зимовья. А она – доходяга, – доходяга и есть.

Крытая корой бревенчатая избушка походила на приземистый гриб. Она стояла на краю выбеленной свежей щепой и опилками поляны. Метрах в десяти от зимовья возвышался на сваях домик поменьше, без трубы и без окон – лабаз. Здесь хранили от зверья съестные припасы.

Хоть и много раз бывал Тимоха в тайге, а охотничье зимовье видел впервые. Близко от жилья их никто не строит. А построив, стараются, чтобы знали об избенке лишь самые надежные люди. Кому надо – всегда найдут здесь кров и пищу.

Прикрыв за собой тяжелую дверь, Тимоха оказался в небольшом, с низким потолком жилище. Дощатые, выстланные сеном и шкурами нары. У единственного оконца – грубо сколоченный стол. На столе – банка с желтыми головками купальниц. Справа от входа в полумраке посвистывал на железной печурке большой закопченный чайник.

Все это Тимоха уловил не вдруг. А первый взгляд осекся на том, с кем встретился поневоле. Сидя в углу на нарах, Сашка смотрел на вошедшего исподлобья, с таким упреком и изумлением, что вместо бодрого: «Здравствуй!» Тимоха кашлянул, прошелестел: «…сте» и покосился в другую сторону.

Там, над столом, нависла грузная бородатая фигура. Оля едва успела сказать: «Вот…», как бородач сразу все понял:

– Что, Сашка, «хвоста» привел?

Сашка молчал, не сводя с Тимохи пристального взгляда. Молчала в растерянности и Оля.

Почувствовав, как опахнуло жаром лицо, Тимоха повернулся и пнул ногой дверь. Она охнула, не поддавшись… В отчаянии он двинул бедром. Дверь взвизгнула ржавыми петлями, отлепилась от проема, и тотчас цепкие пальцы ухватили Тимоху за плечо.

«Попался», – мелькнуло заполошно. Он сжался, готовый рвануться изо всех сил и бежать, бежать прочь без оглядки. Однако хватка была мертвой, а в голосе бородача сквозила всего лишь укоризна:

– Но, но, молодой человек. Уж коли пожаловал в гости, то не гоже хозяев обижать. И на хозяев обижаться не гоже… Вот попьешь чайку, как положено, – и хоть на все четыре стороны… Как зовут-то?

– Тимофей.

– Хорошее имя, – сказал бородач и, приобняв Тимоху за плечи, проводил к столу. Меня кличут дедом Агеем. Ну и на «хвост» обижаться не надо. Что было, то было. Так?

Тимоха кивнул. Со стены на него в упор глядела усатая тигриная морда. Казалось, она вот-вот подмигнет Тимохе желтым глазом. Такая добродушная была нарисована мордаха, что от ее взгляда сами собой расслабились и обмякли вздернутые плечи.

За чаем из наструганной лианы лимонника Тимоха рассказал про обещание дяди Миши украсить здешней галькой будущий дворец пионеров. А, может быть, камушков с Басандайки хватит даже на школу юнг. Оля слушала, не сводя с Тимохи чуть прищуренных глаз. Ободренный ее вниманием, он начал фантазировать, как красиво это будет смотреться – пестрая радуга камней во всю стену.

– А много надо этих камней? – спросил дед Агей.

– Говорят, много. Большой дворец будут строить.

– Ну, ясное дело, много. Угробят речку, как пить дать Технику туда потащат по реке, по нерестилищам. Дороги то нет.

– Дорогу туда проложат, – не очень уверенно сказал Тимоха. Что-нибудь придумают.

И Оля поспешила согласиться с ним: конечно, придумают.

– Придумают, – ворчливо повторил дед Агей. Если думать захочется. А зачем думать, если можно и без того?.. Хлопотное это дело – думать.

Один лишь Сашка не принимал участия в разговоре. Пил чай с сахаром, откусывая его по крохам, поглядывал в мутное оконце, за которым ничего не было видно.

В обратную дорогу Оля проводила ребят. Помахала рукой со скалы, как с причала, когда уходят суда. А они ей не помахали, занятые своими мыслями. Шагали торопливо, пока Сашка не произнес:

–Ну, доглядчик, запомни: проболтаешься кому про Олю – пеняй на себя.

– Нужна мне твоя выдрочка! – взъерошился Тимоха.

– Выдрочка? – круто обернувшись, переспросил Сашка. Думаешь, уел, да?.. А выдра – самая чистоплотная зверюга, понял? И симпатяга, и самая верная, чтоб ты знал.

– Подумаешь, чистюля…Дохлячка, она дохлячка и есть.

– Про дохлячку тоже последний раз слышу, – негромко, но веско отлил Сашка.

Однако Тимоху трудно было остановить. Скопившаяся обида на молчуна Сашку, на прозорливого деда, а больше всего на самого себя, так и не нашедшего слов оправдания, давно уже просилась наружу. Обойдя топкую, с болотистым запахом низину, он передразнил по-девчоночьи: