Елена Ожич - Девчачьи нежности

Или вот еще история, тоже про Веру Борисовну.

Мама как-то говорит:

– Хочешь «пятерку» по русскому за просто так получить?

Кто же не хочет, лишняя «пятерка» еще никому не помешала.

А мама продолжает:

– Задаст вам Вера Борисовна очередное правило по русскому, а ты как бы невзначай скажи: «Хорошо, посмотрю у Розенталя». Только сперва, чур, посмотреть, что за Розенталь, вон на полочке стоит.

Ну, я и посмотрела – учебник и учебник. Имя у Розенталя еще прикольное такое – Дитмар Эльяшевич. И правда, правила все есть. Смотришь оглавление – и оп, сразу нужное правило, почти как в интернете.

И на уроке так и сделала.

Вера Борисовна очень удивилась и говорит:

– У тебя дома Розенталь есть?

Я говорю:

– Ну да, – мол, у кого же в доме нет Розенталя, что за вопрос.

Вера Борисовна тогда говорит:

– И ты знаешь, кто такой Розенталь?

– Ну, кто-кто, – говорю, – этот… филолог, наверное. У нас даже два Розенталя есть, второе издание и восемнадцатое.

– Второе? – как-то странно заблестели глаза у Веры Борисовны. – Второе-то у вас откуда?

– Да так, – говорю, – мама на помойке какой-то нашла.

Это я, конечно, так зря выразилась. Просто мама сама сказала, что второе издание Розенталя как с помойки, хотя она его на полке буккроссинга в книжном магазине выискала.

– Как книжка-то называется? – строго спросила Вера Борисовна.

Все-таки мамка моя – голова, не зря предупредила, чтобы я книжку сперва на полке посмотрела.

– «Справочник по правописанию и литературной правке». А что?

– Ничего, – сказала Вера Борисовна. – Иди.

Эй, а «пять» поставить?

Блин. Не сработало. Но троллинг зачетный, Вера как-то добрее стала, что ли.

Что чувствует человек, которому далеко за тридцать и который покупает себе – первые в жизни – собственные – настоящие – фигурные коньки?

А я вам скажу.

Он чувствует, что одна его детская – небольшая – скромная такая – мечта сбылась. И от этого очень ему радостно. Потому что много своих скромных детских мечт он уже давно схоронил, а вот эту спас.

В моем детстве все коньки были с чужой ноги. Первые достались мне от одного из двоюродных братьев. Не помню, от кого именно перешли мне эти коричневые облезлые «дутыши» мальчикового хоккейного фасона. Может быть, это были Женькины коньки? Однажды на хоккее он получил шайбой по зубам, и на челюсти ему наложили резиновые скобки. Он ел жидкую манную кашу через трубочку для коктейля, это я хорошо помню.

А может, это были коньки всех братьев сразу? Наверняка они носили их по очереди после Женьки, самого старшего. Мне, конечно, больше хотелось белые «фигурки» с высоким ботинком, а не коричневые короткие «дутыши», но их мне никто не отдавал. К тому же, я привыкла донашивать после братьев их вещи. Иногда доставалось и что-нибудь хорошее – джинсы, например, или «ковбойки». Или немаркие болоньевые куртки, в которых было можно лазить по гаражам и заборам. Их было не жалко маме, потому что мама особенно трепетала только по поводу тех вещей, которые были новые и «на выход».

Свои первые шаги в фигурном катании мы делали не на льду, а на укатанном снегу – на дороге во дворе. Машин тогда было мало, и мы никому не мешали, и нам никто не мешал. На снегу было видно, кто как сделал вираж вперед и вираж назад. Особенно красивые выходили следы от разворота. И очень легко получалось ходить на зубцах.

Когда мама впервые привезла нас с сестрой на каток «Динамо», лед удивил нас – на нем устоять было труднее, нежели на укатанной машинами дороге. Но мы уже получили прививку равновесия и поэтому шишек набили немного.

Самую свою большую шишку я заработала на нашей горке. Я решила съехать по ледяному склону, стоя на ногах и спиной вперед. Смертельный был номер, потому что в конце спуска я упала лицом вниз. Из носа пошла кровь, а на лбу – не спасла даже толстая цигейковая шапка – моментально вырос рог, который в течение двух недель менял свою окраску: от чернильно-фиолетового до лимонно-зеленого. А потом синяк сполз, и под глазами залегли загадочные тени.

Вторые мои коньки были вожделенные белые «фигурки». Но у них отломились несколько крючков, с ботинок облезла краска, и они казались сшитыми из кожи старого и больного мелкопятнистого жирафа. Можно было бы покрасить их белой краской, которая осталась после покраски окон, но мама сказала: «Это же чужая вещь! Дали только покататься, а потом вернуть!» Впрочем, на ботинках еще была видна золотистая эмблема из пяти олимпийских колец, и ими тоже можно было изредка хвастаться.