Евгений Скоблов - За горами, за долами… Выпуск третий

А там, в высоких прохладных горах, где-то ждала синяя котловина озера, полная чистой воды, и удивительно сладкая трава вокруг. И он, Аксай, осторожно спустится к воде, прислушается, замрет, втянет ноздрями воздух и тихонько заржет.

И жеребенок Юлдуз жадно, захлебываясь, начнет пить. Потом обернется. А он, Аксай, будет стоять рядом и смотреть на него…

Огромный черный жеребец с трепещущей по ветру гривой вдруг выскочил из-за холма и понесся на Аксая. Не доскакав, остановился, круто выгнул шею, приподнял хвост и, коротко и высоко ступая ногами, сделал круг, другой.

Аксай и черный жеребец сошлись нос к носу, медленно развернулись и, вновь повернувшись, встали, в пок-лоне пригнув головы к земле.

Они представлялись друг другу перед схваткой, готовясь биться до конца.

– Я – молодой, великий, страшный. Когда я скачу, приминая землю копытами, от гор с гулом отваливаются огромные камни. На небе собираются грозовые тучи и кидают вниз молнии. Я хозяин степи. Одним ударом я могу убить волка, и их стаи в страхе бегут прочь, услышав топот моих копыт. Табун мой велик, и я хочу при-соединить к нему всех кобылиц, пасущихся в степи! Как ты смеешь сопротивляться мне! Ты, старик… – так говорил, оскалив зубы, черный жеребец.

Аксай – Белая река, ничего не ответил черному жеребцу, только чуть повернул голову и краешком глаза посмотрел на своего жеребенка.

Пронзительно визжа, они поднялись свечами, скрестили в ударах передние ноги. Потом, тесня друг друга, сделали полувольт и снова сошлись в схватке.

Аксай разворачивался, бил задними ногами, а черный жеребец старался достать его зубами. Из глубоких ран струйками била кровь, пятная серо-бурую шкуру Аксая, и стекала на траву.

Дважды уже оскальзывался Аксай, припадал к земле, а черный жеребец все наседал и наседал на него, пытаясь опрокинуть и затоптать…

Он не убегал – уходил, медленно уходил, шатаясь и хромая, почти ничего не видя сквозь заливавшую глаза кровь, побежденный Аксай – Белая река. Старый конь с рваным шрамом на бедре. Он медленно уходил и слышал, как трубно ржал черный жеребец, радуясь победе…

Чистая, свежевымытая луна выстилала дорогу до самых гор, и по этой дороге медленно брел одинокий Аксай. Он часто останавливался, отдыхал, подставляя израненное тело прохладному ветерку. И ветерок, несущий запах ароматных горных трав, возвращал ему силы.

Уже совсем рассвело, когда снежные шапки вонзающихся в небо вершин стали близкими. Аксай под-нялся по каменистой насыпи откоса и вдруг увидел озеро. Оно синело в небольшой котловине внизу. Прозрачное горное озеро, полное воды от медленно тающих ледников.

И прежде чем начать спускаться к озеру, к удивительно сладкой траве, росшей по его берегам, Аксай закрыл глаза.

Юлдуз, маленький, нескладный еще жеребенок, ждущий с матерью его разрешения. Аксай осторожно спускается к воде, прислушивается, втягивает ноздрями воздух и тихонько ржет. И жеребенок Юлдуз, жадно, захлебываясь, начинает пить. Потом оборачивается.

А он, Аксай, стоит рядом и смотрит на него…

Что-то заставило его вздрогнуть, насторожиться. И прежде чем увидеть, он уже знал, что это. Девять волков, беря его в кольцо, карабкались по осыпи.

И тогда, собрав все силы, он оттолкнулся от откоса и прыгнул вниз.

Он падал, подобрав под себя ноги, разрезая воздух тяжелым телом, и тянулся, тянулся к этой синей, прозрачной воде.

Повесть

Воздушный змей – варак неподвижно стоял в голубой выси, лениво поводя обвисшим хвостом из вдетых друг в друга разноцветных бумажных колец. Казалось, он удивленно рассматривал ровные квадратики виноградников, столетние чинары с большими, как ляганы для плова, листьями, каменную тушу Красной горы – Кызыл-таш – ее две зазубренные вершины, похожие на бахрому старой бабушкиной скатерти. По желтому взгорью пылила отара, выбирая среди острых камней старые тропки. А в долине лежал оглушенный июльской жарой маленький кишлак.

Кишлак тоже назывался Кызыл-таш, и Айниса вдруг подумала, то ли люди назвали гору Красной, то ли гора дала свое имя кишлаку.

– Дедушка, дедушка, – позвала Айниса. – Пойдемте домой!

Дедушка сидел на сером валуне и, постанывая, растирал поясницу.

– Совсем расклеился, старый черт, – морщась, произнес он. – Пойдем, сейчас пойдем, сердце мое.

Зимой дедушке исполнилось семьдесят четыре года, и только недавно Айниса стала замечать, что вроде бы дедушка изменился. Раньше веселый, любящий поговорить, теперь он подолгу молчал, а когда шел по улице кишлака, то иногда даже не отзывался на приветствия соседей, хотя каждый знает, что когда тебе говорят «ассалом алейкум – мир вам», то непременно нужно ответить: «ваалейкум ассалом – и вам мир!»