Екатерина Вощинина - Повесть о Шурочке

А матрос не мог глаз отвести от моего наряда, и мне показалось, что я ему очень понравилась. «Нет, ваше высокоблагородие, – отвечал матрос несмело, – ваша дочка может испугаться такой образины. Нос-то какой! Крючком, да красный, что у индюка. Вот эта-то куколка так всенепременно понравится: и нарядная, что тебе царевна!» Ах, какой славный матрос! Ведь угадал, что мне так захотелось к дочке капитана, в другую страну и к доброму матросу.

«Выбери меня, милый капитан, меня полюбит твоя дочка, ну, выбери, возьми меня, пожалуйста!!!» – говорю я, но он не слышит, стоит в нерешительности – и я ему понравилась, и Полишинель. Вижу матрос нервничает. «Ваше высокоблагородие, – говорит он робко, – решайте, кораблю пора отчаливать, склянки уже бьют» (это на корабле так часы отбивают). А хозяин лавочки, боясь, что русские уйдут, ничего не купив, говорит: «Всё же думаю, что эта куколка понравится больше вашей дочке» (это про меня). «Ну, хорошо, будь по-вашему, заверните», – сказал решительно капитан и стал платить деньги.

Как я обрадовалась на сей раз, когда меня снова стали упаковывать в мою тёмную коробку! «Прощайте, подруги!!!»

Быстро шли мы к кораблю, ждавшему у пристани своего капитана. И вот я чувствую, что мы уже на палубе, потому что слышу громкое «Здравия желаю, ваше высоко…» Это, видно, матросы здороваются со своим капитаном, а значит, и со мной.

Вот, чувствую, пришли в каюту (так комнаты на всех кораблях называются). Капитан куда-то заспешил, сунул меня довольно небрежно на полку и ушёл. Я уснула, мечтая уже завтра проснуться в объятиях моей первой «мамы». Теперь я понимаю, какая я была глупая – ведь по морю мне предстоял долгий-предолгий путь. Да еще какой страшный! Вот увидите.

Но утром меня порадовал мой добрый капитан: он позвал своего друга и помощника, чтобы показать ему меня: «Вот какой подарок везу дочке». Раскрыл коробку и даже (мне на радость) отвязал меня, чтобы представить во всей красе. Тут уж я наслушалась всяких похвал. Но капитан, как всегда, торопился, сунул меня в коробку, не привязал к донышку моей темницы и верёвкой не обвязал, и оба ушли. Ну, и обрадовалась же я, что лежу так свободно. Но вы увидите, дети, что радоваться мне пришлось недолго…

Я проснулась от какого-то страшного толчка. Крышка приоткрылась, и я обнаружила, что свет в каюте погас. Потом опять зажёгся. Ещё толчок с сильным ударом в стену, свет опять потух, и мне показалось, что я взлетела высоко-высоко и тут же спустилась вниз. Грохот и странный скрип становились всё сильней, и с ними взлёты и падения – вверх-вниз, вверх-вниз.

По коридору за дверью я слышала беготню бесчисленных ног, резкий голос, что-то приказывающий. И удары в стену, где было окно.

Я поняла: это была буря. Но не такая, как в Марселе, когда волны ударяли в прибрежные скалы и мирно откатывались с шумом. Теперь волны опрокидывались – Боже мой! – на наш корабль и бросали его во все стороны. Я одна в этом ужасе всяких звуков – свист и завывание ветра, удары в стену, стук беготни над головой. Мне страшно, меня бросает в коробке, стукает головой об её стенки.

Но самое страшное произошло, когда грохот чего-то тяжёлого, падающего, потряс весь корабль… Меня выбросило из коробки, и я упала вниз, – к счастью, на что-то мягкое. Я не знаю, разбилась я или нет – ведь боли я не чувствую. И вот теперь меня катает по полу. «Ай-яй-яй! Спасите!» – кричу. Глупая, ведь никто не услышит. Моё бедное платье! Во что оно превратится! «А волосы растрепались», – подумала я, когда меня на минуту зажало между ножкой стола и стулом. Сейчас меня опять начнёт буря катать по полу, вырвет из этого случайного пристанища.

Но – о счастье! – дверь открылась, и в каюту вбегает Шевченко, мокрый с головы до ног. Еле удерживаясь на ногах, в темноте он ощупывает то место, где лежала моя коробка. Наступив на неё ногой и поняв, что я выпала из неё, он начинает ползать по каюте, шаря повсюду… и… находит меня. Бормоча про себя: «Ах, батюшки, вот беда! Как же это? И не упаковали, не укрепили…» – он отряхнул платье и стал своими огромными пальцами осторожно ощупывать сначала лицо. «Ну, слава Богу, кажется, цело», потом руки, ноги и всё тельце. – «Всё как будто в порядке, вот только парик…»