Алексей Терентьев - Сказки Руси-Даждьбожьей Стороны

Расчесав свои волосы гребнем волшебным даренным, силушку почуяв вернувшуюся, отправился он из того поселения, где люди выходя вслед ему, от еды впервые оторвавшись, махали и вытирали слёзы, понимая, что спас он их от беды лютой неминучей.

Жадность

сама себе покою не дает

Скоро сказка сказывается да не скоро дорожка кончается, шёл младшой брат из города в город, из посада в посад, из поселения к поселению, и везде где мог про волшебную муку ведал. Где то слушали, а где-то и смеялись, где-то даже злобно порыкивали, ну а где-то как на пусто место смотрели да по своим делам проходили. Но не сдавался молодец, и вновь путь дорожка шла его дальше. И дошла она до одного леса. Леса дальнего, да тёмного. Шел он шел, по тропиночке, вдруг видит охотник примотан к сосне на поживу гнусу лесному верёвками крепкими. Будто на расправу дикому зверю оставленный. А вокруг него видимо невидимо зверей набито и больших и малых. Все они возле него кучами лежат, воздух лесной портят. Прижал наш молодец шапку невидимку к носу, да по тем кучам и подошёл к привязанному. Тот глаза приоткрыл, да ртом пытается что-то сказать, помолвить. Сжалился над беднягой молодец, да и напоил его из склянки малой, родниковой водой. Ожил охотник, губы рваные да кровью обмазанные, начал двигать. Вновь дал воды ему младшой брат, да попытался верёвки связывающие узника разорвать. Не дались они ему ни с первого раза, ни с последующих.

– Не старайся добрый человек меня освободить. – вдруг проговорил привязанный охотник.

– То мне наказание от лесного хозяина за жадность мою лютую. Не с того надо начинать как я здесь оказался, а с того как я докатился, что честь охотничью утратил, да душу свою алчностью поразил, проклял во весь свой век.

Младшой брат убрав склянку с водой родниковой и отойдя от узника лесного хозяина приготовился выслушать несчастного.

– Началось всё это лета три назад. К нам в посад прибыли люди пришлые. И пришла с ними дева красоты дивной. Полюбилась она мне, да так, что женой её взял, в дом свой ввёл. Я был лучший охотник и добытчик зверя разного. Все премудрости промысла мне были ведомы. И стала моя подружия верная, хозяйство вести, а я вновь в лес ходить да зверя домой приносить. Каждый раз всё больше и больше, просила она добывать зверя пушного. Хозяйство справно вела, да и себя не обижала, как княжна в мехах дорогих ходила, да продукты не наши, но что купцы заезжие привозили, покупала. Скоро стала она только ту муку покупать, что привозилась издалече, не жалея на то никаких шкур дорогих. Хлеб пекла такой, что ел я его и казалось мне, будто хлебом этим сами боги не погнушались бы. И стал я замечать, что проснулось во мне ярость животная. Сам уже без понукания жены стал бить животных без меры. Ведь у охотников как? Надо взять столько, чтобы на расплод осталось, природу без зазрения губить непотребно, но забыл я заповеди дедовские. Стал обуянным. Жадность моя не знала порога. Так и вышло, что пяток дней назад, отправился я вновь в лес, за добычей. А её нет, как нет. Как будто вымер лес, будто нет мне больше пропитания в нём. День пробродил, голодный без добычи, спать улёгся вот под этой сосной, а ночью как звезда охотская засветилась, будто кто поднял меня, разбудивши. Смотрю я и глазам своим не верую. На меня зверь валит, да такой шальной, что бери хоть голыми руками. Вот и стал я разбойничать, без разбору бил, без промаха, да без жалости бил, да без меры человеческой, что предками завещана была мне разумом тронувшемуся. Бил пока стрелы не кончились. Бил, пока рогатина не сломалась, бил, пока нож не притупился, а я весь в крови звериной не выкупался. Вот тогда-то и настала расплата жестокая. Очнулся я от кровавой жатвы, а предо мной стоит великан, стоит и гневно так гремит своим голосом:

– Я зверей из огня спасал, а ты их кучу набил, да успокоится, ни как не можешь? Ты почто зверьё стал губить без меры? Али все приметы лесные позабыл в алчности утопившись? Они не просто бежали, у них дом горел, соседний лес полыхал, а ты их и стрелой, и рогатиной и ножом? Что скажешь на лютость свою?

– Мне бы смолчать, да признать вину, да жадность алчная, во мне бурлила, и разум застив, вежество забыв, нагрубил я лесному хозяину. Вот и наказал он меня. Да я разумею теперь, что милость он для меня сотворил, иначе совсем мне конец как человеку. Так что брось ты меня добрый молодец. Пускай Боги мою судьбу решают, нет мне оправдания за то что сотворил от жадности да скудоумия, польстившись на добычу, что не моей была.