Алиша Шати - Доброхот. Сказочные истории

В тот день, когда всё было готово, и велосипед, как новенький, ждал свою хозяйку, для того чтобы отправиться на свою первую в этом виде прогулку, Изабелла вдруг призналась:

«Кажется, я еще никогда так хорошо не отдыхала!»

«Но мы же всё это время работали…» – улыбнулся Джиованни, который на самом деле испытывал похожие чувства.

«Значит, я еще никогда не работала с таким удовольствием,» – улыбнулась в ответ Изабелла.

«Оставайся, пожалуйста! – произнёс Джиованни. – Мне всегда хотелось иметь такого друга».

«Как я?» – переспросила Изабелла.

«Как ты». – подтвердил Джиованни.

В скором времени они сыграли свадьбу, а во время медового месяца, любуясь звездным небом в одну из ночей, Джиованни снова рассмотрел в телескоп танцующую звезду, теперь её видел еще кто-то, кроме него. И это была Изабелла. А присмотревшись, они поняли, что её хаотичный танец петельками и закорючками выводит и оставляет на небосводе два имени: «Джиованни и Изабелла», что означало «добрый бог и божественная доброта».

Возможно таким образом звёзды предрекали, что божественный дар придавать сияние разным вещам, благодаря мастерству Джиованни, еще долго прослужит тем, кто пожелает почувствовать его и украсить свой быт настоящими произведениями искусства.

Так и произошло. Джиованни прославился во всей провинции как искусный, умеющий вдохновлять бытие людей мастер, а Изабелла умело дополняла его, подбирая для их творений подходящий декор и не иначе как волшебным образом позволяла добрым воспоминаниям, которые содержат все без исключения предметы и события, сохраняться в них, снова радуя хозяев.

Велосипед же на двоих под именем «который хранил семейные ценности» многие годы исправно служил семье Бертолинни-Бертолуччи, поскрипывая от удовольствия при езде по проселочной местности, где в ясную погоду ночами на небе россыпью появлялись звезды, и непременно каждый мог встретить свою танцующую звезду и даже рассмотреть её невооруженным глазом.

Батара отдали в монастырь, когда ему исполнилось четыре года. Он родился в Монголии в доброй семье у любящих родителей, но семья эта была так бедна, что мать и отец его едва ли могли прокормить самих себя. Отец с первыми лучами солнца уходил на пастбище, забирая всех подросших ребятишек, которые могли работать, а мать с ребенком у груди садилась у входа в свою юрту и, нежась на солнышке, выдавливала из маленькой, несмотря на наличие еще детей, груди молоко ему в ротик. Батар ловил скудные белёсо-жёлтые капли, а пролетающие над их головами птицы отчаянно кричали, и матери Батара казалось, что они кричат, разделяя и понимая её страдание, сокрушаясь о том, как тяжело ей кормить ребёнка. Ведь каждой птице, выхаживая собственных птенцов, вкладывая еду в их раскрытые, зовущие ротики, приходится очень постараться, чтобы те не погибли от голода в первые же дни жизни.

Мать смотрела на Батара и думала, удастся ли тому выжить. Она заглядывала ему в глаза, словно ища там ответ на свой немой вопрос и одновременно куда-то в своё сердце, ища там благословения малышу и сил себе, прося у судьбы милости к их семейству и маленькому, только начинающему жить, человеку. В это время человек очень внимательно смотрел в её грустные глаза, будто всё-всё понимая, но в ответ лишь улыбался во весь свой беззубый рот и, крепко сжимая пальчиками пряди материнских волос, как нарочно спадающие прямо к нему в ручки, подёргивал их, не давая ей унестись далеко за своими печальными думами.

Они могли бы заколоть своих барашков, чтобы прокормиться, но это было бы неблагоразумно и недальновидно. Тогда к холодам у них не осталось бы шкур, которые они могли выгодно продать, и шерсти, из которой они могли бы свалять тёплую обувь, рукавицы и фуфайки, а холод может статься еще страшнее голода.

«Ты мало молилась защищитникам, когда носила его, сестра, – сказала матери Батара, старшая из женщин в семействе, – теперь уж не опростоволосься, проси Бодхисаттву сострадания помочь вам».

И мать Батара начала усердно молиться. В жилище у них был алтарь, каждый день на него ставились подношения, каждый день зажигали на нём огонь. Но полностью оставить все домашние заботы и посвятить время молитве за алтарём женщина не могла. Не имела возможности – ведь кому-то нужно было вести хозяйство, да и не имела права она оставить свою семью, ради только молитвы об этом одном ребёнке. Поэтому мать читала молитву Бодхисаттве сострадания каждую свободную минуту везде, где бы ни находилась. Кормила ли она в это время малыша, ходила ли к реке за водой, готовила ли пищу, уста её повторяли молитву, а в сознании всё больше крепла вера в то, что всё будет хорошо. Иногда, молясь, она вспоминала, как будучи беременной этим ребёнком, просила небо послать им мальчика, крепкого, сильного, смелого, еще одного помощника отцу (ведь среди старших было больше девочек) и того, кому можно будет передать ведение родового хозяйства, когда сами мать с отцом станут уже немощными. Так и произошло – родился мальчик, только вот как надеяться на поддержку и опору в старости, когда у тебя такой немощный ребёнок? Жизнь в степи и так нелегка, а нездоровому ребёнку она станет и вовсе не под силу. Нездоровый ребёнок и себя погубит, и всю свою семью – так издавна говорил этот народ. Здесь смотрели на возможности ребенка, полученные им от рождения. Слабый физически имел очень мало шансов на счастливую жизнь в дальнейшем и грозил стать обузой всему роду, поэтому детей испытывали – по достижении полуторамесячного возраста голенького малыша несли к реке и опускали в холодную воду, он не должен был синеть, не должен был заболеть горячкой и не должен был овялиться так, чтобы уж ни на что кроме, как на кабачок и не походить. Наоборот, тело его должно было очень скоро после этой процедуры приобрести нужный здоровый цвет, члены стать упругими, а общая активность увеличиться.