Виктория Полечева - Я тебя слышу

На первой – позапрошлый Новый год. Нелепое селфи в полутьме – они со Стасом обмотаны одной сверкающей гирляндой, Олины кудряшки лезут Стасу в глаза, он забавно щурится. Его губы прижаты к ее щеке. Оля со снимка хохочет. Она никогда не была счастливее.

На второй – Стас в приличном костюме, волосы подстрижены и аккуратно причесаны – фото на студенческий. Взгляд его тут серьезный, сосредоточенный, шрамы на носу замазаны тоналкой, а губы плотно сжаты. Только Оля знает, что на небольшой металлической сережке в его левом ухе написано «Fuck you». Мама Стаса показывала эту фотографию всем, кому не лень, а он ужасно веселился.

Третье фото сделано после похорон дяди Гриши. Стас спит сидя, прислонившись спиной к стене и запрокинув голову. Рот приоткрыт, кадык сильно выпирает. А Оля свешивается с соседнего стула. Она уткнулась носом в его плечо и съежилась. В тот день Стас, утирая слезы и судорожно вдыхая стылый ноябрьский воздух, в первый раз сказал, как сильно он ее любит.

В груди дребезжит – словно кто-то побеспокоил рой насекомых, и теперь они мечутся, не в силах найти новый дом. Оля набирает чертов номер и до скрипа зубов себя ненавидит.

– Олюш? – Стас хватает трубку после секундного гудка. – Олюш, ты приедешь?

Оля хочет сбросить. Может говорить, вспомнил, кто она такая. Значит, все с ним хорошо.

– Оль, не сбрасывай, пожалуйста. Я, кажется, сегодня все.

– Что все?! – Оля ощущает, как ее язык становится тяжелым, ранящим. Ей хочется ругаться, ненавидеть, кричать. Но в комнате спит Саша. Саша не выносит криков, и Оля шипит. – Звонил, чтобы в очередной раз пообещать все бросить?! Ну конечно, такого ведь не было никогда. Ни разу!

– Ты не злись, Олюш, я ж слышу. Я уйду сегодня, а не брошу. Приедешь?

Оля сбрасывает и кидает телефон в корзину для белья. В груди ее холодно и пусто, словно вместо телефона она вышвырнула свое сердце.

«Уйти» – так они называли смерть, чтобы легче с ней было смириться. Он уйдет. И больше не будет никого мучить. Ни-ко-го.

Телефон пиликает: прислал адрес. Конечно же, она не поедет. Уже час ночи. Там метель.

Оля надевает теплые брюки, пуховик, ботинки. С минуту думает, оставить ли записку Саше, но решает, что это лишнее. Она успеет вернуться до того, как он проснется.

Такси подъезжает очень быстро, но Оля стоит, глядя, как загипнотизированная, на свет фонаря и боится сойти с места. Она продолжает считать снежинки, когда водитель окликает ее. Почему-то сейчас ей кажется ужасно важным насмотреться на снег.

– Едем или не едем? – громче кричит таксист.

«Едем или не едем?!» – верещит голосок в Олиной голове. «Едем или не едем?!»

Оля садится в машину и думает, что было бы гораздо правильнее и проще взять через пару дней трубку и сказать: «Я знаю, Ир. Когда похороны?».

Таксист попался не болтливый. Может, человек хороший, а может, устал за смену. Радио молчит, тон задает шуршание шин, а снежинки ритмично тарабанят по стеклу.

Оля горько усмехается. Может, таблетки все-таки подействовали, и она уснула? Как еще объяснить происходящий идиотизм? Посреди ночи. На другой конец города. К человеку, которого она не видела больше года. К человеку, которого она всем сердцем пытается ненавидеть.

Минут через сорок машина плавно тормозит.

– Оплата картой, – флегматично замечает водитель. – Доброй ночи.

– С-с-спасибо. – У Оли отчего-то стучат зубы. Может, попросить его остаться? Подождать ее всего десять минут. Она быстро попрощается и вернется. – До свидания.

Оля выходит из такси, твердо зная, что пробудет в этой квартире столько, сколько потребуется. Может, до самого рассвета. Пусть хоть умрет на ее руках.

Домофон, как и было написано в смске, не работает. В подъезде воняет кошачьей мочой и затхлостью, бетонные ступени крошатся от каждого шага. Пытаясь рассмотреть в тусклом свете перегорающей лампочки номер двери, Оля останавливается. Тонкий палец ее замирает в миллиметре от дверного звонка. Чертыхнувшись на себя еще раз, Оля звонит.

В квартире ни звука. Придется входить. Дрожащей рукой Оля тянет дверную ручку. В темном коридоре стоит по меньшей мере пять пар обуви, их покрывают ошметки цветных обоев. Шумно выдохнув, Оля шагает внутрь и шарит ладонью по стене – где-то ведь должен быть выключатель?

Выключатель она находит, но после нажатия ничего не меняется. Оля прислушивается: ни голосов, ни разговоров. Только чье-то сопение. Она тихо зовет Стаса, но он не откликается.

Оля включает фонарик на телефоне и медленно продвигается в глубь квартиры. В ноздри бьет горьковатая приторная вонь – линялые ковры на стенах прочно впитали запах гари и сигаретного дыма. Под ногами скрипят окурки, иглы от шприцов, обертки, втоптанные в толстый слой пыли.