Журнал «Пионер» - Пионер, 1954 № 2 ФЕВРАЛЬ

Но когда начались занятия в школе, Андрей снова утвердился в чём-то прежнем. Он знал больше других. Хорошие способности, счастливая память удержали многое из того, чему он учился когда-то. Ему нечего было делать на уроках немецкого языка, тем более, что и разговоры с Гансом и Эрвином 1пошли ему на пользу. [ 1Ганс и Эрвин - немецкие пионеры, гостившие в Берёзовой поляне.] Он грамотно писал, помнил кое-что из географии и истории. И вот в голосе у него снова появилась почти угасшая было высокомерно-покровительственная нотка.

- Владимир Михаилович, - снисходительно сказал он как-то, - а вас ребята совсем не боятся.

Владимир Михаилович посмотрел на. него пристально, без улыбки.

- Не боятся моего гнева, это верно, - ответил он. - Но они боятся меня огорчить. Вы разве не замечали?

Это очень точно. Владимир Михаилович необычайно мягок. Я никогда не слыхал, чтоб он прикрикнул, рассердился. Но ребята даже не ждут его Слов - они понимают его по взгляду, по движению бровей. Ему стоит на секунду умолкнуть - и в классе тотчас восстанавливается полная и глубокая тишина. И, однако, он умеет быть далеко не мягкосердечным.

Однажды при мне Репин на уроке взялся за невозможное - построить треугольник со сторонами 5, 7 и 13 сантиметров. Он долго топтался у доски, кусал губы, хмурился и, наконец, ушёл на место ни с чем. Владимир Михайлович не торопил его, терпеливо ждал, а потом посмотрел ему вслед насмешливо и колко. Я уверен, что ни с кем другим в группе он не поступил бы так - ни с Королём, ни с Разумовым, ни с Жуковым. И уж если Владимир Михайлович подверг Репина, такому наказанию, а это несомненно было наказанием, значит, Репин заслужил его: своей самоуверенностью, высокомерием и себялюбием - всем, что было в нём так прочно и так живуче.

Я думал: что связывает Репина именно с Колышкиным? Ведь ни один из ребят, прежде беспрекословно повиновавшихся Андрею, теперь не зависит от него. Репин может приказать только в том случае, если ему поручат что-либо организовать, руководить какой-нибудь работой. А Колышкин? Молча, с хмурым, безучастным лицом повинуется он каждому слову Репина, а если и нет никаких приказаний, стоит понаблюдать за ним - я ясно: что-то мешает ему жить. И это «что-то» - Репин.

Мы часто оставались с Колышкиным один на один; он всегда молчал, и мне не хотелось торопить его. Мне казалось: естественно должно родиться доверие, и тогда он сам, по доброй воле, скажет мне, что у него на душе. И я ошибся. Грубо, непростительно ошибся, потому что не увидел во-время боли, горечи, глубоко скрытого недовольства собой.

Потом я ещё не раз ошибался. Но этот случай, хоть он н не кончился катастрофой, я запомнил навсегда, как укор и как предостережение.

Вечером, как обычно, я проходил по тускло освещенным спальням. Ребята уже спали. Я приостановился около Петьки, который засыпал мгновенно, едва успев донести голову до подушки. Разметавшись, совсем как Костик, спал белоголовый Павлуша Стеклов. Калачиком свернулся Лёня. Все спали. Не спал во всём нашем доме только один человек - Колышкин. Он лежал, подложив себе руки под голову. Я остановился рядом, - он не повернул головы.

- Михаил, - шёпотом позвал я.

Он медленно повернулся, и я увидел глаза, полные такого отчаяния, что слова на секунду застряли у меня в горле.

- Зайди ко мне завтра вечером, слышишь?

- Слышу, - ответил он одними губами и снова, отвернулся.

Горечь и укоризну этого взгляда ощутил я так остро, как если бы Колышкин вслух упрекнул меня самыми беспощадными словами.

Никого нельзя упускать из виду, ни о ком ни на час нельзя забыть. Я знал это и всё-таки забывал, - и в горячке, в работе, но разве это - оправдание?

Колышкин пришёл ко мне в кабинет в ту самую минуту, когда Галя, выглянув из соседней комнаты, позвала:

- Иди-ка пить чай. Хоть раз с ребятами за столом посидишь.

- Пойдём, Михаил, выпьем чаю, - сказал я Колышкпну.

- Так я ведь ужинал. Я здесь подожду. Или, может, после придти? - предложил он, не подымая глаз.

- Пойдём, пойдём. - Я легонько подтолкнул его к двери.

Лена и Костик сидели за столом. Перед Леночкой стояло блюдце, и она шумно тянула из него чай. Костик уже покончил с чаем и теперь дожёвывал булку. Всё ясно: лишь бы оттянуть минуту, когда придётся лечь, лишь бы подольше не спать! Потому что - вот беда! - как только голова коснётся подушки, непременно уснёшь! А вдруг тогда-то и начнётся самое интересное? Вот, например, Колышкин пришёл. Неужели же лечь спать и не дождаться, не дослушать, зачем он пришёл? Про что будет говорить? Почему это он невесёлый и всё куда-то в угол смотрит?