Серафима Орлова - Голова-жестянка

Я пытаюсь найти решение задачи в телефоне. Телефон отправляется на учительский стол. И возвращается ко мне уже перед физкультурой.

В раздевалке я ловлю на себе сочувственные взгляды девчонок. Месяц прошёл, как сняли гипс, и все могут видеть при переодевании мои шрамы. Но всё равно никто ещё не привык.

– А тебе освобождение не сделали разве? – спрашивают девчонки.

Я представляю себе, что они суровые американские бейсболисты и сурово подбадривают меня, чтобы я задорной и разъярённой выходила на игру. Но это неправда, они специально унижают меня спокойной жалостью. Они даже не осознают этого сами. У них в крови инстинкт жалости.

Я обуваю кроссовки и выхожу в спортзал. Как же я люблю, когда кроссовки пружинят по деревянному полу. Как я люблю кроссовки с липучками, которые можно расстегнуть и застегнуть одним движением. Белые когда-то, заношенные со свинской небрежностью, не потому, что я о них не заботилась, а потому, что они пережили передряги, которые не под силу обычной обуви. Кроссовки с историей. В них я бегала и отлично лазила по мостам. По одному конкретному мосту на террасу санатория. Лучше бы не лазила.

Сегодня у нас подтягивания. Мальчики подтягиваются на высоком турнике; для девочек низкий, укреплённый так, чтобы можно было опираться на пол ногами, как бы отжиматься кверху животом. Я бы и на высоком подтянулась раз двадцать, у меня руки выносливые, хоть по виду и не скажешь. Но приходится отправляться на низкий турник. Мальчики стоят в шеренге, наблюдают, посвистывают, комментируют. Телефоны с собой нельзя, а то бы они и видео записывали. Я хорошо подтягиваюсь, но это ничего не значит, мальчики презирают достижения слабаков. На то они и мальчики. Я знаю, что они пялятся на меня, на мои напряжённые ноги, упирающиеся в пол, на шрамы, плохо прикрытые слишком короткими гольфами. Никто не носит гольфы и бриджи одновременно, только я ношу. Что, если бы я сразу подошла к высокому турнику?

Мальчишки презирают и Страшного, когда учительница просит его выйти к доске и спеть какую-нибудь военную песню. У Страшного отличный голос. И когда он поёт, то совсем не заикается. А так, бывает, застревает в середине фразы.

Пот катится по моей спине, щекочет загривок. Руки ноют. Скорее бы это закончилось. Я прислушиваюсь к себе, не начало ли щипать под языком, но нет. Обычная сухость.

Похоже, что я всё-таки перенапряглась. Я плохо координирую свои движения до конца урока и даже запутываюсь в штанинах в раздевалке. Какое-то время тупо сижу на скамейке, пытаюсь понять, что теперь делать. Очень хочется помыться, а душа в школе нет, конечно. Я решаю отпроситься со следующего урока. Вид у меня и вправду загнанный, отпускают легко.

Жар из тела не уходит, шарф почти сразу становится мокрым от моего дыхания, от шапки чешется голова. Я иду по набережной, загребаю ногами по неубранной дорожке, смотрю на камыши, торчащие из сугробов. Сейчас бы холодненького попить, но киоск на середине пути закрыт. Судьба спасает меня от простуды. Почему судьба не позаботилась в своё время о более серьёзных вещах?

Страшный катается с горки. Это я иду, смотрю на камыши, а потом понимаю, что уже стою и смотрю на то, как Страшный катается. Значит, прошло уже некоторое время, я остановилась, опознала Страшного, что непросто, он сейчас не очень на себя похож. Так, мозг, давай ты не будешь выкидывать целые куски только что произошедших событий из моей памяти, а то и так проблем не оберёшься с тобой.

Страшный катается с горки. Она трёхъярусная. На ней здорово кататься, дух захватывает. На самом деле это не просто горка, а лестница с обрыва, которую зимой принципиально не чистят, только кусочек сбоку. Широкая каменная лестница до самого пляжа.

Страшный старался как можно сильнее, чтобы доехать по пляжу до самой воды. Но сейчас он уже бросил своё занятие, заметил меня, идёт ко мне.

– Хочешь в мою коробку? – спрашивает Страшный. Не заикается совсем.

– Тоже с урока сбежал? – спрашиваю я, хотя и так понятно. Когда спрашивают очевидные вещи, это называется светский разговор.

У Страшного светлые волосы и голубые глаза. И лицо… нормальное. А в школе оно у него перекошенное, нос кудато в сторону смотрит.

– Мы с тобой одни на этой горе, как будто… – говорит он.

– Как будто что?

– Как будто вдвоём против всего мира.

Такая мысль мне не пришлась по душе. Не что против всего мира, а что я могу быть вдвоём со Страшным.

Ещё я подумала, что раз Страшный только в школе Страшный, значит, он таким делает себя сам от страха, а не люди его. И у него есть шансы. Только чуть поднапрячься – и он всё исправит, кроме кривоватой походки.