Марк Ефетов - Тельняшка - моряцкая рубашка

Тут надо сказать, что любое своё изобретение дядя Емельян любил, как он говорил, оформить. Рамку ли сделает, замок на двери, тросточку обязательно с выдумкой. Чтобы красиво было и как-то по-особенному, на другие такие же вещи не похоже.

Вот так он сделал и этот денежный станочек. Со стороны глядя - хитрая машина: рычажки всякие, ручки да кнопочки. А станочек этот был такой: крутануть разок ручку - и выскакивает новенькая десятирублёвка. А взамен, чтобы уровень бумажек не снижался, надо опустить в щель такой же, как деньги, листок чистой белой бумаги. Сколько раз я видел, как утром, собираясь на рынок или в магазин, дядя Емельян крутанёт пару раз ручку, выскочившие деньги засунет в карман и скажет:

- Хорошо машина работает.

Он и мне позволял иногда крутить ручку денежной машины. Мне это очень нравилось. И один раз он сказал:

- Приходи завтра. Я пойду в магазин пальто себе на зиму покупать. Накрутишь мне денег из машины.

Назавтра к нему зашёл как раз Женькин отец, Илья Григорьевич Ежин. Он-то и увидел, как я ручку кручу, чистую бумагу подкладываю, а Емельян Петрович новые десятирублёвки подбирает. Они ему прямо в руки летят.

Ежин расправил усы, кашлянул:

- Изобретаете, Емельян Петрович?

- Помаленьку. Наше дело такое - мастеровое.

- Д-да. Ловко придумано. А ну, малый, крутани ещё разок.

- Чего ему крутить, - сказал дядя Емельян. - Две сотни он мне выкинул. Хватит. Сегодня больше не надо.

- А поглядеть можно? - спросил Ежин, а сам уже тут как тут у самой машины: чистые листки бумаги щупает, в машину закладывает, охает, кряхтит.

- Смотрите, смотрите, - говорит Емельян Петрович. - Только руками не трогайте. Штука тонкая, сломаться может.

- А она не портится?

- Пока не случалось.

- Ну я вас прошу, дорогой Емельян Петрович, скажите мальчику, чтобы крутанул ещё разочек. Вам же лишняя десятка не помешает. Завтра же у вас расходы будут? Какая вам разница! Прошу вас!

- Крутани, мил человек, - говорит мне дядя Емельян. - Только бумажку подложить не забудь, а то десятка не выскочит.

Я вижу всё это, стараюсь не смеяться, а щёки сами так и пляшут, рот растягивается - сдержаться тяжело. Но держусь.

Опускаю в щель бумажку, кручу ручку - и прямо в протянутые руки Ежина вылетает, как птица, десятирублёвка.

Ежин оглядывается, делает шаг назад, плюхается на стул, снимает картузик и вытирает лоб. Он у него мокрый.

- Д-да, здорово сработано.

- Как есть ничего мудрёного... - говорит дядя Емельян. - Вы с ботинками? Простите, сейчас не чиню. На углу коопремонт открылся. От обувной фабрики. У них машина подмётки пришивает. Не оторвутся. Сам им машину эту чинил. Сходите.

Я слушаю этот разговор и понимаю, что дело не только в коопремонте, а в том, что Емельян Петрович ни за что не хочет работать на этого буржуя.

Что с того, что он называется красным специалистом! Мы-то знаем, что он всё равно буржуй: изо всех сил старается так жить, чтобы другие на него работали, а он только загребал деньгу и копил рублик к рублику.

Ежин молчит. Ему теперь не до ботинок. Ежину жарко, душно. Он делается каким-то лиловым, и всё лицо у него блестит. Будто только что из бани. Кряхтит, отдувается и сразу не говорит, а выкрикивает:

- Продай!

- Что вы сказали? - спрашивает дядя Емельян. - Вы, кажется, обратились к кому-то? С кем вы на "ты"?

- Пусть мальчик выйдет.

- А зачем? У меня секретов нет. Вы о чём-то просили меня? Так, кажется?

- Да, да, именно так - просил...

И Ежин говорит быстро-быстро. Каждый раз, когда он называет имя и отчество дяди Емельяна, обязательно прибавляет "дорогой". Ежин просит продать машину. Он даёт за неё десять тысяч, нет, потом набавляет двадцать. И потом просит принять у него долг за ботинки, которые Емельян Петрович чинил. Ежин говорит, что дяде Емельяну такая замечательная машина ни к чему. Он хотя и мастер, каких больше нет, но человек скромный, живёт в подвале, одна комнатка. Детей нет. У него, Ильи Григорьевича, сын Евгений! "Приятель вот этого чудесного мальчика". Ежин гладит меня при этом по голове.

Говорит он очень долго. Умолкает на мгновение и снова говорит, говорит... Ударяет себя по лбу:

- Да что я о скромности вашей только и веду речь! Ведь дело-то ещё в том, что вы, дорогой Емельян Петрович, чудесный мастер - артист своего дела. Продадите мне эту старую машину, а себе построите новую. Вам это ничего не стоит. А чистой бумаги в магазине Бумтреста сколько хотите. По рукам, а?

Ну точь-в-точь как его сын Женя. Только тот толстый, а папа худой. И оба говорят: "По рукам, а?"