Лев Кузьмин - Ёлинские петухи

Дёмушка влез на бараний тулуп, свесил с лавки ноги, хлопнул по тулупу ладошкой:

— Тогда садить и рассказывай.

Я задумался, заложил руки за спину.

Я обошёл вокруг кринки, глянул, как шлёпаются в неё частые капли, глянул на Дёмушку, который, посмеиваясь, ждал моего стишка, и вот остановился и решительно сказал:

Тут у меня заело. Заело, как иголку на грампластинке. Я заходил по избушке, заприговаривал:

— А с товарищем… А с товарищем…

— А с товарищем ВДВОЮХ! — подсказал мне Дёмушка и заулыбался. — Вот! Раз мы вместе сочинили такой стишок, то теперь мы товарищи и есть. Хочешь, я тебе тоже что-то хорошее расскажу?

Он поманил меня к себе на лавку и заставил глянуть в исхлёстанное дождём оконце:

— Только не туда смотри, где берёзы, а гляди дальше, за самую деревню.

Я прижался носом к прохладному стеклу, но ничего за деревней, кроме дождевой мглы, не увидел. Правда, за этою мглой, за пасмурным и словно бы дымным полем как будто бы что-то синело, что-то громоздилось под низкими тучами, и я прямо так и сказал:

— Как будто бы что-то виднеется. Не то лес, не то гора.

— Правильно! — обрадовался Дёмушка. — Там и лес, и гора, и гремучие сосны.

— Дремучие, наверно?

— Нет, гремучие! Там отдыхает гром, когда ему нечего делать. Если нет грозы, он спит там на ветках.

Мальчик сложил обе ладони, прижал их к щеке и показал, как спит на ветках гром.

Дёмушка и глаза прикрыл, и носом посопел, будто бы уснул, а я засмеялся:

— Придумал? Сам?

— Ничего не сам, а папка. И даже не папка, и даже никто, а так оно и есть по правде. Гром, знаешь, что ещё там делает?

— Клад сторожит, — быстро сказал я. — У вас тут все только про клады и говорят. Но говорить-то говорят, а на деле получается всего лишь…

И я кивнул на хмурое оконце. Но Дёмушка даже приобиделся:

— Клад есть! Клад настоящий! Его только взять надо уметь. Ты знаешь, как взять?

И вновь я пожал плечами, а Дёмушка встал на мохнатый тулуп коленками и весь так и устремился ко мне:

— То-то и оно-то. Вот лучше послушай-ка!

Вот с такой вот с песенкой, с такими конями и добывают клад! — уверенно сказал Дёмушка и добавил: — В том кладе старинных червонцев полно, а главное — золотое яичко. В яичке — жар-птенчик. Яичко раскокаешь, жар-птенчика поймаешь, и будет он у тебя всегда жить-поживать, как маленькое солнышко. На дворе дождь, а у тебя солнышко. На дворе метель, а у тебя всё равно солнышко, да ещё и чирикает… Правда, славно?

И Дёмушка вновь уставился во все глаза на меня, а я этак невзначай повёл по-за собою рукой по лавке и наткнулся на фотоаппарат. Наткнулся и чуть не подпрыгнул: «Батюшки! Так вот где он меня, снимок-то замечательный, ждёт, вот где! В гремучем лесу, в Дёмушкином кладе. Клады всегда, во все времена водились, их и теперь ещё удачливые люди открывают, так почему бы и нам с Дёмушкой не открыть?»

Я так и закричал:

— Дай слово, Дементий-Дёмушка, что ты всё это не сочинил!

А Дёмушка даже руками развёл:

— Вот те на! Зачем сочинять, когда я и так, ещё до тебя, за этим кладом собирался. А теперь раз мы товарищи, то давай-ка прямо сейчас вот вместе и пойдём.

И я, конечно, опять закричал:

— Пойдём!

И я ринулся прямо туда, где всё ещё лило и плескало, да вдруг встал на пороге.

Дёмушка подбодрил:

— Дождя не бойся. Он ранний. А ранний гость — до обеда, говорит мама. Сапоги с плащом я тебе тоже раздобуду.

— Не в сапогах дело, а где коней возьмём? Все белые, как снежок, у каждого гребешок, да ещё и целых сорок!

— А Спиря на что? Спиря-Спиридоныч один за всех сойдёт. Он вон какой здоровенный. А кроме того, он знаешь у меня какой? Дрес-синро-ван-ный!

Дёмушка выскочил под дождь, перебежал двор, скрылся в доме. Было слышно, как он там бегает, хлопает дверями то в сенях, то в комнате.