Бранка Юрца - Родишься только раз

Может быть, деревню нашу назвали так за острые языки ее жителей? Кто знает? Одно мне достоверно известно — я такая же стойкая и выносливая, как и крапива. Нипочем мне ни зной, ни стужа. Как, впрочем, и всем моим землякам. Они не забыли родной язык, несмотря на то что фашисты прислали к ним в деревню учителя — итальянца.

Родилась я в доме маминых родителей. Фамилия их была Т ышлер, что означает столяр. Предки их столярничали, о чем явно свидетельствовали сохранившиеся в доме столярные инструменты: пилы, долота, рубанки…

Отец был родом из Пихл евих, деревеньки, находившейся в каком-нибудь километре от Крапивы.

Мама и папа учились в одной школе, у одного учителя.

Папа, окончивший, как он говаривал в шутку, крапивский университет, в юности отправился искать лучшей доли за морем, в Америке. Через год он вернулся оборванный и исхудавший. В деревне ему нечего было делать — земля перешла к старшему брату, и потому он очень обрадовался, когда получил место тюремного надзирателя в К опере.

Но я родилась не там, а в Крапиве, в родном доме моей матери.

И все же мой папа знал наверняка, что я родилась в апреле, в то самое время, когда в Копере бушевала непогода и морские волны с грохотом обрушивались на каменный волнорез.

В апреле! Он, конечно, знал, что у него родилась дочь.

Сначала сын, а потом дочь. Брат и сестра. Как по заказу.

На радостях он даже хлебнул лишнего. Всей душой он рвался в Крапиву, но в тюрьме томились заключенные, и отец томился вместе с ними.

Моя мама всегда утверждала, что я родилась двадцать седьмого апреля.

Всякий раз, говоря о дне моего рождения, она призывала в свидетели тетю Фр анцу, которая тогда уже хозяйничала в дедовом доме и радушно приютила маму, брата и меня.

«О, словно сейчас слышу, как наша Франца сказала: „А ведь девчонка родилась только на три дня раньше тебя, Ханета!“

Итак, в апреле!

В апреле, когда зеленеют луга на Красе, когда цветут нарциссы, когда покрывается листвой желтинник, одеваясь в нежные кружева красно-желтых цветов, когда пускает гибкие, душистые побеги можжевельник…

И плющ, заплетавший, по своему обыкновению, стену со двора, уже перекинулся на окно, под которым как раз в то время разгуливали куры с петухом. Они были так заняты собой, что даже не подумали заглянуть в окошко, чтоб посмотреть на новорожденную, крепко спеленатую девчонку, которая громким плачем и криком приветствовала маму и всех тех, кто обретался под гостеприимным кровом Тышлеров.

Ханета, мать девчонки, съела тем временем испеченный бабушкой белый хлеб, кусок курятины и запила их вином, как и полагается в подобных случаях.

Ростом я была с ноготок, но, проголодавшись, скандалила на весь дом. И понемногу росла, несмотря на туго стянутые пеленки: руки приходилось держать по швам, а пятки были плотно прижаты друг к другу.

Если б такой сверток поставили на попа, он бы, наверное, не упал.

Но ребенок должен лежать!

И потому, наверное, меня не ставили.

Мама и Тышлеры торопились с крестинами. Не ровен час — дитя умрет нехристем, душа его отправится в ад, тогда как крещеная душа улетает прямо на небо! Они никогда не простили бы себе этого! Итак, скорее в купель!

При крещении ребенок получает имя! До этого я была просто девчонкой, а просто девчонок на свете хоть пруд пруди. Теперь же второй такой девчонки на всем Красе не было.

Я очень любила слушать рассказ о собственных крестинах.

Бабушка и тетя Франца понесли меня в старую крапивскую церковь.

Священник, встретивший их у купели в боковом приделе, окропил меня святой водой, и я тут же огласила церковь дикими воплями.

— Ну, — сказал священник, — эта раба божия будет не робкого десятка.

Бабушка и тетя Франца встревожились. Похоже, на дитя не снизошла божья благодать.

— Что поделаешь, — тихо молвила тетя Франца, видимо желая выгородить меня, — маленькая еще, дай-то бог, чтоб сумела за себя постоять.

Взрослые, те знают, что в божьем храме надлежит говорить шепотом, но что возьмешь с малого неразумного дитяти.

Я сучила ногами и руками, извивалась, брыкалась и орала во всю мочь. Бабушка и тетя Франца не знали, куда глаза девать от стыда. Чего они только ни делали, чтоб меня успокоить, но все их старания были напрасны.

— Ничего хорошего из нее не выйдет! — заявил священник. — Поскорее свершим святое таинство, не то еще ребенок простудится!

Но как он ни торопился, все равно при крещении вышла заминка.