Юрий Сотник: Хвостик

Зал, отделенный от сцены коричневым занавесом, уже наполнялся зрителями. Оттуда доносился гомон многочисленных голосов, громыхание передвигаемых скамеек и стульев.

Драматический кружок старших классов ставил сегодня третий акт комедии Островского «Бедность не порок». Мне было поручено написать для журнала очерк об этом кружке. Я побывал уже на репетициях, перезнакомился со всеми актерами и теперь находился на сцене, где царила обычная в таких случаях суматоха.

Все, конечно, очень волновались.

Волновались рабочие сцены. Изразцовая печь, сделанная из деревянных планочек и глянцевой бумаги, разлезлась у них по швам при переноске с первого этажа на третий. Портреты предков Торцова в овальных золоченых рамах оказались слишком тяжелыми для стен «купеческого особняка», и те собирались завалиться. Все это приходилось наспех улаживать. Волновался руководитель кружка — преподаватель литературы Игнатий Федорович. Высокий, худощавый, с куцыми седыми усиками, он ходил по сцене, положив ладонь на плечо восьмикласснице, игравшей Любовь Гордеевну, и ласково внушал:

— Верочка, так вы, братик, не подведете? Помните насчет паузы в объяснении с Митей? Пауза, голубчик, — великое дело, если вовремя. Это еще Станиславский говорил... Не подведете, братик, а?

Волновался, и, пожалуй, больше всех, помощник режиссера Родя Дубов широкоплечий паренек с квадратной, покрытой веснушками физиономией. На нем лежала ответственность и за декорации, и за бутафорию, и за освещение, за проклятый занавес, который охотно открывался на репетициях и очень неохотно на спектакле. Родя волчком вертелся среди бутафоров и рабочих сцены. Обычно добродушный, он сейчас не говорил, а рычал, рычал приглушенно, но очень страшно:

— Канделябр-р-ры! Кто оставил на полу канделябры? Убр-рать, Петька, живо! Почисть сюртук на Африкане Коршунове: сел, кретин, на коробку с гримом. Где лестница? Где стремянка? Какой ду-р-рак утащил стремянку?!

Многочисленные подручные Родиона не обижались и метались по сцене, как футболисты по штрафной площадке.

Но вот печку отремонтировали, декорации укрепили.

Родя оглядел сцену, потирая ладонью воспаленный лоб:

— Так. Теперь только кресла остались. Ну-ка, все! Живо за креслами!

Рабочие бросились в учительскую, где стояли старинные кресла.

На сцене, кроме меня, остались помреж да несколько уже загримированных актеров, которые, прячась между кулисами, тихонько бормотали свои роли. Игнатий Федорович удалился в смежный со сценой класс, служивший сейчас артистической уборной.

Родя подошел к накрытому богатой скатертью столу и сел на него, болтая ногами.

— Сегодня хорошо управились. Вовремя начнем. — Он с довольным видом окинул взглядом декорации. — Ничего все-таки сделано, а? Я в городском Доме пионеров бывал, так там, честное слово, не лучше: и эпоха не всегда выдержана, и аляповатость какая-то, и...

В этот момент скрипнула дверь, ведущая в артистическую, кто-то произнес: «На, получай!» — и на середину сцены, явно под действием хорошего пинка, вылетел маленький, полный гример-семиклассник Кузя Макаров.

Помреж мгновенно сполз со стола, сунул руки в карманы брюк и, нервно покусывая губы, медленно приблизился к гримеру.

— Опять Хвостик? — процедил он тихо.

Гример горестно поднял плечи и растопырил пальцы, окрашенные во все цвета радуги.

— Опять Хвостик? — рявкнул помреж так громко, что, наверно, в зале услышали.

Гример попятился от него и забормотал:

— Ну, Родя... ну вот честное слово!.. Все время только и думал: «Как бы не сказать, как бы не сказать...» — и вдруг... Ну совершенно нечаянно!

Гример пятился, а помреж наступал на него, не вынимая рук из карманов:

— А вот за это «нечаянно» мы вопрос поставим на комсомольском собрании. Понятно тебе? Мы тебе покажем, как человека изводить! Мы тебе покажем, как спектакль портить! А ну... марш! Извинись и продолжай работать.

— Родя, погоди! Он дерется...

— А ты думал, он тебя целовать за это будет?

— Родь, я пойду... Только пусть он остынет немного, и я пойду.

— Из-за тебя спектакль прикажешь задерживать? Ну! Марш! Ты что думаешь, я с тобой шуточки шучу?

Гример вздохнул и, подойдя к двери артистической, осторожно постучал в нее.

— Володя!.. — позвал он слабым голосом.

За дверью никто не ответил. Поколебавшись немного, гример приоткрыл ее:

— Володя... извини меня. Я... я нечаянно.

— Вон отсюда! — донеслось из артистической.