Евгений Коковин - Восстание в казарме

Лосев подскочил к окну и щёлкнул затвором. Первый ответный выстрел прогремел в каменных стенах казармы оглушительно. Лопатин вскочил с койки и в страхе побежал к двери.

Солдаты заняли все подоконники и открыли частый огонь. Но патронов было мало, и скоро из окон и с чердака казармы стали лишь изредка раздаваться одиночные выстрелы.

Между тем бомбомёты и пулемёты остервенело били по казарме. Пули врезались в штукатурку и осыпали её. Пороховой дым смешивался с известковой пылью и туманил воздух.

Вдруг послышался душераздирающий крик. Никто из солдат не мог понять, что произошло. Они не знали, что прапорщик Лебяжий с несколькими другими офицерами подослали в казарму предателей, чтобы наводить среди восставших панику.

Лосев увидел в окно, как с крыльца казармы сбегают солдаты и накапливаются на плацу. Он осмотрелся: в казарме людей оставалось всё меньше и меньше. Стрелять было нечем - патроны кончились.

Он присел на койку и опустил голову. Его окружили оставшиеся товарищи.

- Нужно выходить, - сказал кто-то глухо. - Один в поле не воин. Хуже, если нас нескольких здесь возьмут. А всех вместе не пересудишь.

- Да, - с горечью согласился Лосев и поднялся. - Придётся выходить.

Они медленно спустились по лестнице, вышли на крыльцо и потом на плац.

11

Лопатин был уже на плацу. Винтовку он оставил где-то на лестнице. Он не помнил, как оказался в строю своего взвода. Только злые глаза прапорщика Лебяжьего, метавшегося с пистолетом перед строем, заставили Лопатина очнуться. Он смотрел на длинное и высокое здание казармы с перебитыми стёклами, и ему казалось, что он в самом деле очнулся после тяжёлого сна.

В морозном воздухе повисли, медленно расползаясь и тая, зловеще-сизые клочья дыма.

Полк вытянулся длинными и неровными шеренгами. На середине плаца толпились офицеры. В углу сверкали штыки англичан. Сюда же были стянуты пулемётные расчёты.

К шеренгам подошёл незнакомый полковник. Последовала, команда "смирно". Её повторили ротные командиры.

- Командующий возмущён беспорядками и требует выдать зачинщиков бунта. Полковник замолчал. Он выжидал. Шеренги стояли в гнетущей тишине.

- Иначе, - полковник резко разделял слова, - каждый... десятый... будет... расстрелян!

Строй по-прежнему хранил молчание. Лопатин видел, как перед шеренгой появился ротный.

- Кто подстрекал, а?! - кричал он, перебегая с одного места на другое и выискивая среди солдат тех, кто назовёт первые фамилии. Но солдаты молчали, потупив взоры.

Полковник повторил своё требование. Солдаты молчали.

Лопатин знал нескольких самых беспокойных солдат из своей роты. "Что с ними сделают? Расстреляют? А чем они виноваты? - мучительно думал он. - Нет, не возьму на себя такой грех. Пусть говорят другие".

В это время полковник отошёл на середину плаца и через несколько минут вернулся. Он подозвал ротных командиров.

По команде первая полурота на правом фланге отделилась от общего строя и направилась на середину плаца.

Снова послышалась команда.

- По порядку номеров... рассчитайсь! Строй пришёл в движение и снова замер. Что они замышляют?

- Р-р-рассчитайсь!

- Первый, - тихо сказал правофланговый, не повернув головы, и по передней шеренге так же тихо пошло: второй... третий... четвёртый...

Счёт приближался к Лопатину. Восемьдесят второй, восемьдесят третий... восемьдесят седьмой...

- Восемьдесят девятый, - почти шёпотом сказал сосед.

- Девяностый, - продолжил Лопатин. И счёт пошёл? дальше - тихий, необычный, не солдатский.

Счёт ещё не дошёл до конца, когда командир полка с середины плаца махнул рукой.

"Скоро ли всё это закончится? - с тоской подумал Лопатин. - Скорей бы в казарму! Нет, не в казарму, а домой, в родную деревню, к отцу, к Аннушке...". Ему опять отчётливо представилась тихая, спокойная жизнь дома. Тёплый летний вечер. Белые облака плывут над деревней. Слышится мычание коров, лениво бредущих с поскотины. Мать выходит встречать свою Пеструху. Аннушка на огороде песню затянула, хочет, чтобы услышал её Ванюшка. Ждёт, когда он подойдёт к изгороди. Солнце остывает, склоняясь к лесной опушке на кладбищенской горе.

Новая команда вывела Лопатина из раздумья.

- Десятый, двадцатый, тридцатый... девяностый, сотый... десять шагов вперёд... марш!

"Он девяностый. Ему выходить. Зачем? Неужели?!"

Он остался стоять на месте, а земля плаца почему-то наклонилась и пошла, пошла куда-то в сторону, вместе с видневшимися вдали постройками, заборами, кустарниками.