Александр Кононов - На Двине-Даугаве (Повесть о верном сердце - 2)

- "Не надобно"! - передразнил Гришу Виктор Аполлонович, ласково, впрочем, улыбнувшись. - А это? - И он покачал перед самым носом Григория Шумова лиловой ленточкой.

Григорий молчал.

- Возьми, - великодушно сказал Виктор Аполлонович. - И еще вот это! Он порылся в конторке, вытащил оттуда картинку величиной с пятак и подал ее вместе с ленточкой Грише.

Тот не знал, что делать. Надзиратель ему помог:

- Поклонись теперь. Вот так!

Гриша шаркнул ногой - неуклюже, с угрюмым видом.

- Ничего, дружок, мы тебя отшлифуем! - ободрил его надзиратель. Ленточка с печаткой стоит всего шесть копеек. У тебя нет денег? Ну, отдашь завтра, но уже - семь копеек. Понял?

- Понял.

- Если задержишь уплату больше недели - принесешь десять копеек. Я тебя торопить не буду. Конечно, до поры до времени, голубчик... Ну, можешь идти. До свиданья, дружок! Нет, не так - ноклонись сперва.

Гриша опять шаркнул ногой и, багровый, вышел в коридор.

Там он внимательно разглядел свою нечаянную покупку. Муаровая ленточка отливала живым волнистым блеском. На картинке была птичка неизвестной породы - с зелеными перьями и изумленно вытаращенными коралловыми глазками. Это были прекрасные вещи - с такой закладкой тетрадь для чистописания будет выглядеть совсем по-другому...

Нет, и ленточка с птичкой не могли его утешить. Он не думал в ту минуту ни о шести копейках - откуда их взять, - ни о том, как выругали его, обозвав мужиком: что ж, он и вправду мужик и отец у него мужик... Но сердце у него ныло, ныло от тяжкой обиды: все кругом было чужое, а ему, видно, еще рано жить совсем одному среди чужих...

Он вышел из училища, перешел через мостовую, сырую от недавних дождей, отыскал под знакомыми каштанами скамейку посуше и сел.

И снова стал вспоминать горестное прощанье с отцом и всем сердцем почувствовал, как больше всех на свете нужна ему сейчас мать. Вспомнив о ней, он даже задохнулся и испуганно оглянулся вокруг: как бы не заплакать.

А ведь он и не подумал о матери ни разу за последнюю неделю, в счастливые дни, когда его водили по магазинам, покупали учебники, обновки - форму реалиста, - стригли в цирюльне и даже прыскали на него душистой водой, должно быть той самой, которой сегодня пахли руки Виктора Аполлоионича. А под конец подарили необыкновенный ножик, купленный в магазине "Любая вещь за 20 копеек". Ножик был с двумя лезвиями, с крохотным буравчиком, а ручка у него была нарезная, рубчатая.

И весь этот праздник сразу кончился.

4

Праздник кончился хмурым вечером. Отец вернулся из города к Нениле Петровне, у которой пока что жил вместе с Гришей, и сказал угрюмо:

- Не поладил я со своим новым хозяином. Придется мне уезжать, искать другое место.

Ненила Петровна быстро, с колючим любопытством оглядела Ивана Шумова:

- Ну, а мальчонка-то? Его куда? Или с собой возьмешь, что ли? Рано, рано ты его определил в еральное... Не поладил, значит, с хозяином? Ай-ай-ай!

- Выжига, грубиян! - продолжал отец. - Работы, дескать, в саду сейчас мало, хочет, чтоб я торговал у него в магазине. Дело для меня неподходящее.

- А отчего неподходящее? Тут может - очень просто - случиться своя выгода... если с умом взяться. Торговал же мой покойник.

- То твой покойник, а то я.

- Загордели вы очень, Иван Иванович!

- Не обессудь, Петровна, сегодня я не в себе.

- Оно и видно, - поджав губы, ответила Ненила Петровна и лебедью выплыла из комнаты.

Отец долго молчал. Гриша глядел на него со страхом и наконец не вытерпел:

- А как же я, батя?

Иван Шумов поднял тяжелую голову:

- Про тебя-то я все и думаю. На хозяина мне плевать, я себе работу найду! Меня на хорошее место кличут. Да далеко... За Прейлями.

- Не езди далеко!

- В том-то и беда, что хочешь - не хочешь, а надо ехать. Последние, видишь ли, деньги убил я на твою одёжу.

- Продадим, - шепнул Гриша.

Отец усмехнулся невесело, привлек сына одной рукой к себе:

- Эх, брат, это мы купили дорого, а продать - гроши дадут. И в училище за ученье я внес - этих денег и вовсе не вернешь.

В сенях раздался шум, стук, послышался веселый голос Шпаковского.

Отец нахмурился, легонько оттолкнул сына.

Учитель вошел в комнату и еще с порога принялся радоваться:

- Молодец ты, Иван Иванович, ей-богу, молодец!

Он даже руки потирал, до того был доволен.

- Ты про что? - спросил Иван Шумов.

- Да все про то же! Теперь Григорию дорога прямая!

Отец угрюмо отвернулся к окну.

Понятно, почему так радовался Шпаковский: вся затея с реальным училищем была делом его рук - для того он, видно, и в город поехал.