Владислав Крапивин: Болтик

- Телевизор в полном порядке,- сказал папа. Он не поленился встать и торжественно щелкнул клавишей выключателя. - Полюбуйся.

Максим не стал любоваться. Он повернулся и прохромал на кухню. На кухне вкусно пахло горячим ужином. Но есть уже не хотелось. То, что случилось, погасило прежнюю радость и придавило Максима тройной тяжестью.

Во-первых, не было передачи!

Во-вторых, как он мог ляпнуть глупые слова про сломавшийся телевизор?

В-третьих, почему они не верят? Разве он когда-нибудь обманывал? Если двойку получал, дневник не прятал; если виноват был, никогда не отпирался. Потому что многого на свете боялся Максим, но мамы с папой не боялся никогда. Конечно, случалось, что ругали его крепко, если было за что, а от мамы один раз даже перепало по затылку - за разбитый фарфоровый чайник (папа тогда сказал шепотом: "Эх ты, а еще педагог"). Но это же минутное дело. Потом все равно пожалеют и простят.

Почему же не верят?

Максим положил на газовую плиту локти, на локти - голову. Рядом стояла теплая кастрюля и ласково грела щеку. Максим сделал несколько крупных глотков и загнал слезы вглубь. Но все равно было горько.

- Может быть, у них просто была репетиция, а им не сказали? произнес в комнате папа.

- Ах, оставь, пожалуйста!- возразила мама.- Просто у него разыгралась фантазия. В этом возрасте бывает.

- Ничего не разыгралась, - сказал Максим.

- Не смей подслушивать! - откликнулась мама.

- Я не подслушиваю. Вы сами на всю громкость... Если не веришь, позвони Анатолию Федоровичу...

"Репетиция"! Тогда сказали бы, когда настоящий концерт будет. И зачем было камеры включать?

Но почему не было передачи?

"Фантазия..." А может, правда все приснилось? И студия, и песня... И оркестр, и мальчик с тарелками?

Почему он, этот мальчик, все время вспоминается? Тарелки были такие блестящие и так здорово звенели, чтобы еще лучше и сильнее звучал марш...

И марш опять отозвался в Максиме. Громко и уверенно. Максим даже удивился. Голову поднял.

Нет, это не в нем. Это в комнате! Припадая на левую ногу, он заскакал к двери.

На экране телевизора играл оркестр. Т о т с а м ы й! И мальчик-музыкант вскидывал и плавно разводил в стороны сверкающие тарелки. Его показали крупно, по пояс. Тарелки вспыхивали так, что экран не выдерживал блеска - блики делались черными. А волосы у мальчика весело вставали торчком после каждого удара.

Он смотрел без улыбки, и только в глазах были веселые точки. Он прямо на Максима смотрел! Он словно пришел на выручку Максиму.

- Это же наши!- крикнул Максим.- Это же мы! Вот! Ура!

- То есть... Ах, ну конечно!- воскликнул папа и посмотрел на всех так, будто сделал открытие. - Конечно! Почему вы решили, что будет прямая передача? Как правило, делают запись, а потом показывают!

А марш звенел. Победный марш! И Максим смотрел на экран сияющими глазами.

- Тебя еще не показывали? - встревоженно спросила мама.

- Да нет, нет. Еще не сейчас...

- Максим, - внушительно сказал папа, - мы были неправы. Ты нас извини.

- Ладно, ладно,- торопливо сказал Максим. - Вы смотрите как следует. Тут все интересно.

Он скакнул к дивану и забрался с ногами. К папе. Мама выключила люстру, и при мягком свете торшера экран стал ярче.

Мальчик последний раз взметнул тарелки, и марш отзвучал. Зрители захлопали. Максим на миг увидел себя: как он колотит кулаком с болтиком о раскрытую ладонь. И мама с папой увидели. Мама даже ойкнула. Но тут появились танцоры...

...Все было, как на концерте. Даже показали, как сбегается на площадку хор "Крылышки". И Максим опять увидел себя! Но сел он неудачно, позади Ритой Пенкиной, и, когда пели "Кузнечика", на экране видна была только Максимкина пилотка. Ну ничего... Вышел Алик Тигрицкий. Заложил руки за спину, кивнул пианистке.

Запел.

- Какой красивый голос,-сказала мама. - И какой славный здоровый ребенок. Не то что наша щепка.

- Не хватало еще, чтобы он стал такой же круглый, - шепотом возмутился папа.

- Да тише,- жалобно сказал Максим. Алик допел и с достоинством поклонился. А у Максима внутри все замерло. Потому что сейчас, сейчас...

- Песня о первом полете! Солист Максим Рыбкин!

Батюшки, неужели это он? Маленький такой, с перепуганными глазами! Взъерошенный какой-то. Пилотка, правда, на месте, но застежка у жилета сбита набок. И штаны перекошены: одна штанина длиннее другой... Трах! Чуть не сбил Пенкину с сиденья.

- О, гиппопотам...- страдальческим шепотом сказала мама.

Максим сжался. Почему он такой? Зачем хлопает глазами и растерянно оглядывается? И шевелит губами. И что там на студии, дураки, что ли? Для чего во весь экран показывают, как он стиснул кулак с болтиком? Тем более, что тут же видно, что другая рука испуганно теребит пальцами краешек штанов и что на обшлаге расстегнулась пуговица... "Да перестань ты стискивать свой болтик, дубина!"