Май Митурич - Командорские острова

Рассердился я на секача, подбежал и сам прогнал песца. Ванька тявкнул, куснул меня с досады за ботинок и убежал.

…Когда малыши подрастут, они идут к воде учиться плавать. Целый день кувыркаются, плещутся около берега.

Наступает осень. Выросли черненькие. Исхудавшие секачи идут к морю — можно наконец и поесть.

Пустеет лежбище. Стайками, по одному уходят котики в океан. Всю зиму они будут плавать вдали от берегов, и только весной, когда утихнут штормы, вернутся на родные Командоры.

Земля на острове зыбкая, всюду кочки. Высокие — выше колена. На кочках трава, растут ромашки. Забрался я на горку — там тоже кочки. А между ними — грибы! Подосиновики, белые. Снял я рубашку, стал в нее грибы складывать. Набрал полную, а грибов все не убывает. Так их много, что и собирать неинтересно. Удивительно — на острове ни одного деревца, а столько грибов я не видел ни в одном лесу.

Слышу, из-за бугра кто-то кричит: «Направо!» Смотрю, старичок алеут целый короб грибов на собаках везет. Нарты едут прямо по кочкам среди ромашек. Это он собакам командовал — «направо».

Есть в тундре и олени. Давно привезли их на остров и выпустили — пусть живут как дикие, все равно никуда не уйдут.

Но стали охотники замечать, что оленей становится меньше. Зимой по следам узнали, кто виноват. Несколько собак убежали в тундру и одичали. Как волки, стаей нападают они на молодых оленей, и никак не удается изловить собак — такие они хитрые и осторожные.

Захотел я посмотреть, как идет кижуч. Огромные рыбины плывут одна к одной, речка мелкая, так что горбатые спины торчат над водой.

Могучий, неутомимый, день и ночь идет кижуч вверх по реке к нерестилищам.

Обратно течение сносит обессилевших, умирающих рыб. С обломанными плавниками, будто опаленные, лежат они на боку, еле двигая хвостами.

На нерестилище, в мелкой воде, выметал кижуч икру — и жизнь его окончилась.

Пройдет время, из икринок проклюнутся мальки. Они подрастут и уйдут в океан. Только под конец жизни вернется кижуч в родную реку на нерест.

У реки избушка показалась. Здесь такие избушки называют — ухожа. Уходят в тундру рыбаки, охотники, ночуют в ухожах. Вдоль реки у самой воды привязаны собаки. Много собак, может быть сорок или пятьдесят. Иду мимо, они на меня лают. Не от злости, так, для развлечения. Лают, а сами хвостами виляют.

В избушке живут рыбаки, ловят рыбу, а потроха отдают собакам. Это ездовые собаки. Летом на них ездят мало, вот и живут собаки у речки, как в санатории. Отъедаются на рыбе, набираются сил к зиме.

Около Беринга есть совсем маленький остров. На нем живут только птицы — топорики. Остров так и называется — Топорков.

Издалека заметили топорики шлюпку. Полетели навстречу. Любопытные.

Выпрыгнул я на гальку, сотни, тысячи птиц летают над островом. Меня разглядывают, а я их. Негромко покрикивают, будто колокольчики звенят.

Крылья у топориков маленькие, а хвостов почти совсем нет, так что рулить им приходится лапками. Растопырит топорик в воздухе лапки и разворачивается.

Лапки красные, с перепоночками, так и горят на солнце!

Показалось мне, что у птиц, которые летят с моря, растет борода. А это маленькие рыбки, как кильки. В клюве их штук пять, хвостики вниз висят, вот и получается борода.

Берега на Топоркове крутые, длинными пучками свешивается трава. Подлетел топорик к обрыву и исчез. За ним другой, третий… Вот чудеса! Подошел поближе — весь обрыв сплошь в норах, так что можно в дырки ноги ставить и лезть как по лестнице. В норах птенцы пищат.

Подкараулил я, когда топорик стал вылезать из норы, хвать его и поймал. Попался, красавец, теперь-то разгляжу тебя как следует. Сидит топорик в руках, на меня поглядывает, клюв открывает, пугает. Сам толстенький, крепенький, весь черный. Только головка белая, а на макушке черная шапочка. Клюв красный как смородина, топориком. Глазок светлый, внимательный, с красным ободком. Но и этого ему мало. От бровок на затылок свисают золотые косички. И зачем ему эти косички? Наверное, чтобы чайки, бакланы, все, кто залетит на остров, сказали: «Ай да красавцы эти топорики!»