Валерий Медведев: До свадьбы заживет

Рассказ третий

СООБЩНИК ДЕРЯБИН

Антона Дерябина я обнаружил в соседнем пе-реулке. Он сидел на брёвнах и, закрыв глаза, играл на рояле, то есть не на рояле, а на клавишах рояля, нарисованных на фанерной доске. Он с этой доской никогда почти не расставался. Везде её с собой таскал. Пальчики свои тренировал. Я его за эту музыкальную доску даже уважать стал. А что, здорово придумал. Сидит музицирует и никому своей музыкой на нервы не действует. Я бы на его месте с этой доской выступал в концертах. Вон у него как по клавишам пальцы бегают. Сразу видно, что человек хорошо играет на рояле. И совсем не обязательно, чтоб было слышно. Услышав лёгкий шорох, Дерябин приоткрыл один глаз и посмотрел подозрительно на меня, но я сделал на этот раз вид, что я на самом деле-это совсем не я, а мой брат и, кашлянув, вежливо присел на самый краешек бревна. Мешков же сказал, что моему брату он бы помог, а мне ни за что. И как это я сам не догадался выдать себя в разговоре с Мешковым за своего брата. И вообще перед разговором с Мешковым мне надо было выучить английский язык. На английском я бы его наверняка уговорил, как джентльмен джентльмена. Приоткрыв один глаз, Дерябин продолжал смотреть на меня, легко касаясь нарисованных клавишей своими нервными пальчиками. Дерябин был жутко нервный парень и пугливый, как птичка (художественная натура, как говорит моя мама), поэтому, чтобы он сразу не спорхнул с бревна и не улетел домой, я всё делал вид, что очень внимательно слушаю его игру на рояле, хотя думал только об одном: лишь бы этот нервный Дерябин не догадался, кто перед ним сидит на самом деле. Если он догадается, что перед ним сижу я,- ни за что не поможет, и всё из-за своего попугая, то есть не из-за своего, а из-за бабушкиного... А что я такого особенного сделал? Просто я хотел, чтобы Таня Кузовлева узнала от Дерябина, что я, вероятно, в будущем стану, может, самым знаменитым дрессировщиком птиц. Я думал, что Дерябин так и скажет Тане Кузовлевой: "Этот Алексей Завитай-кин, оказывается, большой педагог!" Дело в том, что у Антошкиной бабушки был говорящий попугай Коко, с которым они носились, как я не знаю с чем. Главное, что этот попугай у них был жуткий хвастун, от него только и было слышно: "Кокошка хор-рошая птичка! Кокошка ууумничка! Кокошка воспитанный попугай". В конце концов скромность должна, наверно, украшать не только человека, но и попугая. В общем, недавно, когда Антошкина бабушка уехала на две недели в гости в Воронеж, Антошка сам мне сказал, что этот попугай ему всё время действует на нервы и мешает заниматься на рояле. А я ему сказал, что пусть попугай поживёт у меня на чердаке и что я за ним буду ухаживать, как Антошкина бабушка. Антошка, конечно, сразу согласился, и две недели ему никто не мешал играть на рояле. Перед приездом бабушки мы с Антошкой перенесли попугая в её комнату. Главное, сам же этот Антон чуть со смеху не умер, когда бабушка сказала прямо с порога попугаю: - Здравствуй, Кокошенька! А он ей в ответ: - Судар-р-р-рыня, позвольте вам выйти вон. Бабушка, конечно, чуть в обморок не упала, а Кокошка ей предложил сыграть в подкидного дур-р-рака. Неотложку вызывали, а Антон перестал со мной разговаривать. А разве я виноват, что попугай оказался таким способным учеником и совсем уж не такой хорошей птичкой, как он о себе все время трещал во всеуслышание. А потом, что я та--кого сделал плохого? Я же фразу: "Позвольте вам выйти вон"-из Чехова взял, а Чехов-классик, его во всех школах проходят. В крайнем случае, если этот Кокошка и дальше будет ругаться, а он теперь всё время ругается и не хочет отучиваться, его можно в Англию послать, я своими глазами читал, что англичанка Дороти Нил основала общество "Компания против обучения попугаев бранным выражениям". Общество насчитывает 220 членов и 180 попугаев. Правда, я это вычитал не для себя, в общем-то, и не для попугая Коко, и не для Антошкиной бабушки. Я это для Танечки Кузовлевой вычитал, чтобы она бы узнала об этом и сказала: "Какой этот Алексей Завитайкин любознательный парень! Всем-то он интересуется!.." - Здравствуйте, Антоша.- Я это сказал точно так, как эту фразу мог бы произнести мой брат Саша. - Здравствуйте..-ответил Антоша, не зная, как меня именовать, несмотря на все мои старания доходить не на себя, а на брата. - Саша,-подсказал я. - Здравствуйте, Саша,- сказал Дерябин, успокаиваясь, но не совсем и продолжая смотреть на меня с недоверием. Тогда я решил его добить с помощью общества Дороти Нил. - Вот,- сказал я, протягивая Антону вырезку из журнала,-мне конечно, неприятно, что мой брат испортил вам попугая, но выход есть... Антон внимательно прочитал заметку, покрылся от радости красными пятнами и сказал: - Можно показать бабушке? - Конечно, вырезал специально для вашей бабушки. Спрятав заметку в карман, Антон расчувствовался и совсем потерял бдительность, и вообще я уже мог переходить к письму, но я решил окончательно расположить его к себе и сказал: - Вы можете сыграть что-нибудь лирическое... из классики?.. Мой брат признаёт только джаз, а я его терпеть не могу. Лучшей фразы, вероятно, нельзя было и придумать, потому что Антон снова покраснел от удовольствия и спросил: - А что вам сыграть из классики? - спросил Антон, устраивая на коленях поудобнее свою доску. "Начинается,- подумал я про себя.- С Мешковым меня подвело незнание английского языка, а сейчас меня подведёт моё полное незнание классической музыки". - Мне э... э... - замычал я.- Мне э... э... - Эпиталаму хотите? Я решил, что эпиталама-это что-то такое не очень длинное, и поэтому охотно согласился. Пальцы Антона запрыгали по беззвучным клавишам довольно надолго. Потом вдруг остановились. Я зааплодировал и прошептал: - Прекрасно! Прекрасно! - Нет, нет,- испугался Дерябин,- это ещё не конец. Это просто пауза... в моей трактовке. Тут ещё будет... аллегро модерато... и тутти... "Тутти-мутти",-чуть было не сказал я вслух, но удержался. Дерябин снова заиграл и снова остановился. - Прекрасно! Прекрасно! - сказал я ещё раз, надеясь на то, что это уже настоящий конец, а не очередная пауза в трактовке Дерябина. - Вам правда понравилось? - спросил меня Антон.- А какое место больше всего? Я хотел сказать, что больше всего мне понравилась пауза, но опять удержался. - Правда,- сказал я с пафосом,- и особенно вот это место.- И здесь я показал сначала на середину, а потом на самый конец доски, где Антошины пальцы бегали быстрее всего. - Я могу повторить,-сказал Антон. - Спасибо,-сказал я,-хватит... А теперь услуга за услугу! У меня к вам небольшая просьба... о небольшой помощи в одном деле...-Мне показалось, что при слове "помощь" Дерябин вздрогнул. - Какая помощь? - спросил он, стараясь почему-то не смотреть мне в лицо. - Вы не можете подбросить одно письмо к нам на кухню?.. - Какое письмо? - спросил, краснея, Дерябин. - Вот это,-сказал я, доставая второй раз из-за пазухи письмо, адресованное моему папе.- Конечно, мне проще всего было бы попросить брата Лёшу, но вы же знаете, что это за человек... Разве ему можно сказать по секрету, что я влюбился в Таню Кузовлеву. Ведь он такое может выкинуть... И я протянул Антону Дерябину письмо, написанное красными как кровь чернилами. Прочитав письмо, Дерябин долго с подозрением смотрел на меня, потом вдруг спросил: - Желание славы, значит? - Точно,- ответил я. - Как у Пушкина в стихах, значит? - Как у Пушкина,- подтвердил я. - Значит, "желаю славы я".- Дерябин поднял вверх руку, как Пушкин в кинокартине про Пушкина, и продолжал декламировать: - "...чтоб именем моим... всё, всё вокруг тебя звучало обо мне!.." От этих слов у меня всё внутри как на карусели поехало, я же сам всё это чувствовал, только я так сказать не мог. А так-то я ведь всё и делал, чтобы, как это... именем моим... именем Алексея Завитайкина всё... вокруг Тани Кузовлевой... всё, значит, чтобы звучало обо мне... - Я сейчас спишу,- сказал я, доставая из кармана авторучку и блокнот. - Между прочим,- сказал Дерябин в то самое время, когда я записывал слова Пушкина,-когда Пушкин влюбился в Анну Керн, он не воровал себя у своих родителей!.. Я перестал записывать слова Пушкина, медленно поднял голову и грозно спросил: - А что он делал? - Он написал стихотворение "Я помню чудное мгновенье",-в рифму ответил Дерябин.-Конечно, стихи могут писать не все, но вот, например, вчера какая-то девчонка тринадцати лет поставила мировой рекорд по плаванию. И сразу же прославилась. Это был какой-то такой намек, который я не мог простить Дерябину. - А ты знаешь,-заорал я на Дерябина так, как этого никогда бы не сделал мой брат,- что Моцарт, когда ему было десять лет, он не сидел на брёвнах и не играл на нарисованном рояле, а выступал в Европе с концертами! Дерябин моего Моцарта проглотил почему-то без всякой обиды и как ни в чём не бывало снова принялся за своё "А вы знаете". - Я всё знаю, что ты меня спросишь,- сказал я, окончательно переходя на "ты". (А сколько можно "выкать" этому Дерябину-Скрябину.)- Я только не знаю, ты подбросишь письмо моим родителям или нет? - Понимаете, Завитайкин,-вздохнул Дерябин,-мне, пожалуй, это будет трудно сделать. - Чего ж тут трудного? Пробежать пятьдесят метров с конвертом в руках и опустить его незаметно в окно? - Мне будет тяжело не физически,-пояснил Дерябин.-Мне будет морально тяжело. - Это ещё почему же? - Потому что... я, видите ли... я тоже влюблён в Таню!.. Конечно,-продолжал тихо говорить Дерябин,- мешать вам было бы нечестно с моей стороны... но помогать вам мне... было бы нечестно с вашей стороны... Вообще-то мне показалось, что насчёт своей любви к Тане Кузовлевой Дерябин всё выдумал сейчас же. Выдумал, чтобы не участвовать в этой, чего скрывать, рискованной операции. Но уж больно у Дерябина был очень расстроенный вид. А может, и не выдумал? Просто скрывал, и всё. И всё равно эта новость меня очень расстроила. - И вообще,-тихо и растерянно добавил Дерябин,- как честный человек, я должен перед вами извиниться... Дело в том, что я вам играл вовсе не эпиталаму, а этюд Скрябина!.. Теперь пришлось растеряться и мне, потому что как же я мог отличить эпиталаму от этюда Скрябина, если я не слышал ни одного звука, а только видел, как прыгали по фанере пальцы Дерябина. - Попугая мне простить не можешь! Роялист проклятый!..-сказал я противным голосом.- Подожди, я его ещё научу приёмам самбо, он весь ваш дом расшвыряет! Я не знаю, может, мне почудилось, но Скрябин-Дерябин вдруг как будто бы приподнялся с испуга в воздух и перелетел в одну секунду во двор своей дачи. Затем он пискнул "дефективный ребёнок!" и, как мне показалось, влетел вместе со своей музыкальной доской в окно своей комнаты. А я опустился на бревно и стал постепенно успокаиваться. Когда я немного успокоился, я стал пересчитывать в уме своих врагов: Сергей Мешков, Антон Дерябин, Васька Сусанин, Юрий Корняков, Вадим Лютатовский, Бондаренко, Чучилин, Зотов... Кругом одни враги... Кого же мне попросить подбросить письмо?.. Может, какого-нибудь мальчишку из соседнего дачного посёлка? - Завитай, скажи, как папину бритву тупишь? - спросил меня кто-то за моей спиной. Я оглянулся и увидел ещё одного своего врага- Николая Тулькина. - Ты, может, по ночам меня гипнотизируешь? - спросил ещё раз Тулькин.- Ну скажи... а то отец меня уже третий раз выпорол... Я стал смотреть на Тулькина так, как будто я его действительно гипнотизировал, думая о том, что, с одной стороны, лучшего кандидата для сообщника, чем Тулькин, не придумаешь: Тулькин любит читать книги про шпионов, вон и сейчас у него из-под мышки торчит какая-то зачитанная лапша. Но, с другой стороны, он почему-то ненавидел всех девчонок подряд, может, потому, что у него пять сестёр в семье и ни одного брата, и поэтому он вряд ли согласится помогать мне даже в обмен на тайну про папину бритву, которую я, по словам Тулькина, каждую ночь туплю. Я ещё немного погипнотизировал Тулькина глазами и сказал: - Хорошо,-сказал я,-тайну бритвы я тебе открою, так и быть.- С этими словами я достал из кармана коробочку из-под чего-то американского, из-под чего, я не разобрал, может быть, из-под грима или пудры, потому что внизу написано "Голливуд" (это я разобрал! ) и "мэйд ин юса" - "сделано в Америке". В этой коробке я хранил на всякий случай таблетки питьевой соды. Высыпав таблетки на ладонь, я стал их пересчитывать. - А это у тебя что такое? - спросил Тулькин. Я знал, что он обязательно задаст мне этот вопрос. - Таблетки,- сказал я. - От чего? - спросил Тулькин. - Не от чего, а для чего! - объяснил я. - А для чего?-спросил Тулькин, изгибая свою длинную шею, как страус. - Таблетки... чтобы видеть сны... - Какие сны? - насторожился Тулькин. - Интересные, конечно,-сказал я и, чтобы окончательно добить Тулькина, добавил: - Детективные, широкоформатные и цветные... Одна таблетка на одну серию... Сделано в Америке...- Я ткнул пальцем в "мэйд ин юса".-В Голливуде... - Я ткнул пальцем в слово "Голливуд". - А сны короткие или длинные? - спросил Тулькин, облизываясь, как голодная кошка. - Полнометражные,-отрезал я, пряча коробочку с содовыми таблетками в карман.- Значит, тебя интересует, как я туплю бритву твоего отца? Тулькин облизнулся и молча кивнул головой. - Только услуга за услугу... - Я оглянулся по сторонам и прошептал: Письмо подбросишь? - Какое письмо? Я приложил палец к губам, схватил Тулькина за руку и потащил в кусты. Там я в третий раз достал из-за рубашки письмо, написанное красными чернилами, и сказал: - Вот это... Детективное... Тулькин посмотрел с уважением на письмо, вытащил из кармана кожаные перчатки и надел их. - Чтобы отпечатки пальцев не оставлять,- пояснил он, впиваясь глазами в мои каракули.