Павел Мисько - Красное небо

Я плохо слушал Степу, я опять видел только Таню. Она выбежала на веранду и начала вытряхивать какие-то половики и коврик с красными оленями. В это время компаньоны Фильки переключились с дров на солому, набрали в охапки и потащили в клуб... И только тогда дошел до меня смысл сказанного Степой. Я тоже набрал соломы и понес ее вслед за ними. За мной Степа и Петрусь...

- О, гут, гут! - одобрительно покрикивали немцы.

Потом Рудяк пригнал еще две подводы с соломой. Привезли ее отец Петруся и Савка Прокурат. Во дворе сразу стало тесно и шумно. Мы не дожидались, пока солому свалят на снег, выдергивали с возов и таскали, таскали...

По углам большущего зала стояли кирпичные четырехгранные печки. Через раскрытые дверки видно было, как бушует в печках пламя. У стен в один ряд стояли скамейки. На них - один возле другого - карабины, автоматы, ручные пулеметы. Было оружие и на сцене. Мы сваливали солому вдоль этих скамеек, оставляя посреди зала проход метра на два, и все считали. Оружия было много. Пока хотя бы на глазок сосчитали, вдосталь наглотались пыли. Что-то около ста штук получилось.

Гляк привел с лопатами и метлами двух женщин - убрать веранду, подмести во дворе.

- Пан староста! Пан староста! - ходил вслед за Рудяком Савка Прокурат. - Вы ж не забудьте, что я давал солому. Хай немцы уменьшат мне налог... А? Пан староста!

- Да-да-да... - отмахивался от него Рудяк.

Отец Петруся ничего не клянчил. Согнувшись, засунув руки в рукава кожуха, он смотрел на все печальными глазами и вздыхал...

Опять выбежала Таня. Взяла у одной женщины из рук метлу, сама чисто вымела площадочку перед дверью, ступеньки, отдала метлу, отряхнув руки. Все!

- Ай, Та-анья, Та-анья!.. - восхищенно тянул Шпайтель.

Он вынул из кармана плоский прозрачный пакетик, надорвал угол и выковырнул из него две конфетки-монпансье.

- Данке шен! - чуть не присела Таня.

Больше я не мог выдержать такого пресмыкательства. Плюнул и пошел от клуба. Противно было до тошноты.

Петрусь увязался за мной.

- Ну и ну... Это ж надо так, а? Ты видел, Петрусь, что вытворяет эта "немка"?

- Видел... Поймать бы ее где-нибудь - и темную, как Глячку... Дать-дать, чтоб... - просипел Петрусь.

- Чтоб десятому заказала... - договорил я.

- Эй, обождите!

Нас догонял Степа.

Мы остановились, нахохлившись, как воробьи на морозе.

- Ну - сколько? У меня получилось тридцать автоматов, сорок пять карабинов.

Мы молчали. Нам совсем не хотелось разговаривать с нашим командиром. И как это я вдруг забыл о его поведении и полез в клуб считать оружие? А что, если он выдаст нас немцам?

Мы стояли и молчали. Мы пронизывали Степу презрительными взглядами.

Степа почувствовал себя неловко.

- Вы что?.. Вы это... приходите завтра к школе.

Я сжал зубы и отвернулся. Петрусь старательно вытирал рукавом нос и тоже молчал.

- Хлопцы, что с вами? - смотрел то на меня, то на Петруся Степа.

И тогда меня прорвало:

- А ты не знаешь - что? Думаешь, не видим, как ты снюхался с этой гродненской обезьяной? Может, у вас любовь? Хи-хи...

- Замолчи! - Степа потряс кулаком возле моего носа.

- Замолчи?! Мы еще проверим, предатель... Мы спросим у Сергея, сколько ты ему патронов передал, а сколько для немцев припрятал!

- Ых!.. - двинул мне Степа кулаком по носу и побежал в деревню. Было слышно, как он выкрикивал на бегу: - Вот дурачье, а? Свет не видал таких дураков... Правду Таня говорила: молоко еще на губах не обсохло!

Не пошел я назавтра в школу.

И не потому, что Степа расквасил мне нос и не хотелось больше выполнять его поручения. Была другая причина...

Уложив на санки мешки для жита, ячменя и картофеля, мы ездили с мамой по домам, собирали плату за овец. За голову - два кило зерна или три картошки. Семьдесят три овцы были в моем стаде. Можете себе представить, сколько я заработал. Это придавало мне гордости.

Но как тяжело и стыдно было собирать те килограммы!

Почти все отдавали беспрекословно. Но были и такие, что забывали уговор, готовы были недовесить, десятки раз пересыпали туда-сюда, чтоб и зернышка лишнего не передать. А Савка Прокурат даже картофелину перерезал пополам. Не преминул он вспомнить и о потраве. Мама схватила мешок и выбежала прочь.

- Горький это хлеб, сынок... А каково на душе у тех, кто вынужден побираться?

IV

Через день я все-таки пришел к школе. И не узнал ее. Мне показалось, что деревянное здание, выстроенное буквой "П", стало совсем серым, прижалось к земле.

Над крылечками развевались на ветру флаги, на каждом - черная свастика в белом круге. А я помню, как висели над крылечками красные полотнища с белыми, написанными разведенным зубным порошком буквами - "Добро пожаловать!". Тогда крылечки сверкали яркой желтизной - так надраивала их бабка Настуся песком. Теперь же намерзло столько грязи, что можно было и ноги поломать.