Юрий Яковлев - Страсти по четырем девочкам

Что дальше? Они вопросительно смотрели на меня, словно я был суфлером и должен был подсказать им текст. Я молчал: мне самому было любопытно, как поведут себя мои новые друзья дальше. Они решили, что самое время настроиться на философский лад.

— Говорят, противоположности сходятся. Это про нас. Мы совершенно не похожи, но оба необходимы для жизни. Без любого из нас жизнь станет неполноценной, половинчатой — так начал Арлекин.

— Мы такие разные, что иногда не понимаем друг друга, — поддержал его Пьеро, — но случается, что печальный заливается смехом…

— А весельчак — слезами, — подхватил Арлекин, — мы как бы меняемся ролями. Только маски остаются прежними — печальная и веселая.

— А когда мы меняемся ролями, — перебил Арлекина Пьеро, — происходит неразбериха: надо смеяться, а на глаза наворачиваются слезы. Смешно, правда?..

По ходу мистерии в конце диалога в руках у Арлекина появилась тетрадка. Ничем не примечательная тетрадка в косую линеечку. Мои спутники еще не знали, что в Театре ничего не бывает случайным, даже сухой опавший листок… Арлекин вертел в руках тетрадку, не зная, что с ней делать. Не придавал ей значения:

Он произнес свой монолог, пританцовывая, делая ударение на рифмы "Босую — косую — рисую". Пьеро же слушал его и пожимал плечами: все печальные люди — скептики.

Пьеро театрально вздохнул и уронил голову на грудь.

Неугомонный выдумщик и весельчак Арлекин вырвал из школьной тетрадки страничку, ту самую, где "кляксы, как черничка", и где "задачки с рельс сходили", проворно превратил его в бумажного журавлика и запустил незнаемо куда.

Артисты входили в роль. Они шутили, пританцовывали, слова вылетали из них легко и весело, как разноцветные шарики. Так они понимали мой Театр.

Но они не знали еще о сухом листке на снегу и не подразумевали, что в руках у них не обычная школьная тетрадь, а завязка мистерии. И что в следующее мгновенье, когда они перевернут страницу, все резко изменится.

Так оно и случилось. Пьеро взял в руки тетрадь и неожиданно прочел:

"Женя умерла 29 декабря в 12.30 часов утра 1941 года".

Что это значит? Может быть, эти слова попали сюда случайно совсем из другого спектакля? Они повернулись ко мне в надежде, что я поправлю ошибку. Но я молчал, потому что никакой ошибки не было. Возникла мучительная пауза. "Женя умерла…" Эти слова не отзвучали, не пролетели мимо, а продолжали существовать, дрожали в воздухе…

И тогда мои спутники не выдержали, в первый раз забыли о своих масках, и на меня обрушились горячие вопросы:

— Кто эта Женя, которая умерла?

— Почему она умерла?

— Где это произошло?

— Что вообще происходило в мире 29 декабря 1941 года?

— Чья рука вывела эти страшные слова: "Женя умерла"?

Маски вопросительно смотрели на меня, и я обратил внимание, что грань между "я — грустный" и "я — веселки" нарушилась и в них появилось что-то схожее. Они ждали от меня ответа на свои недоуменные вопросы.

Я ответил одним словом, которое всю жизнь рядом со мной, а я не могу к нему привыкнуть:

— Блокада!

У каждого времени есть свои горячие слова. Но время проходит, и слова отступают в тень, забываются. Уступают место новым, более важным для нового времени.

Но слово "блокада" во все времена живет во мне. Оно не ослабевает, напротив, набирается сил, становится страшнее. От него веет смертью моих близких. Я был бы рад забыть его — не забывается, кровоточит.

А для сегодняшних молодых людей "блокада" — слово из языка, который они не проходили. Или так проходили, что прошли мимо. Не запомнили.

Но Пьеро и Арлекин уже усвоили, что в моем Театре, как и в каждом театре, ничего не бывает случайным. И если прозвучало слово "блокада", то нельзя пропустить его мимо ушей, надо докопаться до смысла.

Мои спутники стали рассуждать, строить догадки: