Катерина Ракитина: Радуга (Птицы в пыльных облаках)

- Барышня ты моя кисельная, - ощерился хозяин. - Сидеть!

Каким-то орудием (кухонным ножом?) он разрезал Андрею руку, молодой подставил миску. Андрей пялился, как во сне, не понимая, бежать ли, и мысли, зачем это с ним делается, были прямы, как палка, и столь же дубовы. Андрей поклясться был готов, что все совсем не так.

Миска наполнилась. Молодой исчез.

- Перевяжите его, - бросил хозяин, отворачиваясь. Возможно, у него были дела поважнее. Перевязали плохо. Кровь проступала сквозь бинт и опущенный рукав, и Андрея вело. Подскочил Савва. Стал что-то кричать, рвать нитки на бумажных упаковках бинтов. Андрею сделалось смешно. А кухня медленно проваливалась в песок, и только ясно светилась проведенная по полу мелом прямая, как клинок, черта.

4.

Сёрен нашла в роднике украшение.

Родник прятался между зеленых покатых холмов, круглая, выложенная по краю замшелыми валунами чаша, между которых с легким клекотом убегал в крапиву тоненький ручеек. В середине придонные травы расступались, и солнце просвечивало насквозь хрустальную, чуть рябящую воду, а на золотом песке лежала, откинув полузасыпанную прорезную цепь, восьмиконечная звезда. Или цветок. Крупный, с ноготь мизинца Сёрен камень, обведенный двумя кругами из мелких граненых камушков, и раскинутые лучи. Сквозь чистую воду камни сияли винно, и зелено, и ало, а иногда слепили, как подсвеченные солнцем белые облака. Наклонившись над источником, Сёрен застыла, не дыша, не замечая, что край темно-синего грубого плаща попал в воду. Потом девушка опустила руки в родник, вода раздробилась, обожгла холодом, точно руки отсекли по запястья. Но волшебная игрушка легла в ладони и, отекая влагой и сиянием, поднялась на свет. Камни были живыми. Они смеялись навстречу солнцу, а бронза цепи была тусклой, как песок. Сёрен поднесла звезду к глазам. Она никогда не видела такой. И дело было не в дороговизне камней и изяществе оправы...

Забыв пустые ведра, легко, как семечко одуванчика, понеслась девушка к дому.

- Бокрин! Гляди, что я нашла! Бокрин...

Он лежал у стены омшанника, лицо было серое, а коричневый джупон резко выделялся среди зеленой травы. Лицо было спокойное, и только от уголка рта сползала струйка слюны с налипшим песком. И две бурые полоски под ноздрями. Звезда упала Сёрен под ноги.

Может, случилось бы еще что-то страшное, если бы Сёрен стала хоть что-то предпринимать. Но она тупо стояла на коленях посередь тропинки, не замечая вередящих камешков. Смотрела, как Бокрин прислоняется к обомшелой стене, свесив голову, упираясь в грудь подбородком, а над ним накручивает круги золотистая звонкая муха. Сёрен отгоняла ее рукавом. И вздрогнула, когда худые крепкие руки легли ей на плечи. Повернулась, утыкаясь лицом в жесткую куртку Лэти и разрыдалась.

- Встань, девочка, и проверь, не пропало ли что-нибудь в доме. Стой! - он схватил Сёрен за руку. - Идем вместе.

Она оглядывала земляной пол, прогоревший очаг, брошенный под лавкой недоплетенный короб и нагло гуляющую по столу курицу... Лэти успел слазить на горище и порыться в чуланах, потом сосредоточенно вышел во двор. Сёрен выгнала курицу и разрыдалась над корзинкой для вышивания.

- Сёрен, иди сюда! - позвал ее Лэти через окно. - Что это, Сёрен?

Она с недоумением смотрела на звезду из мелких камушков, сверкающую на его ладони. Она и была величиной с ладонь - вот странно. Сёрен отерла рукавом набегающие слезы.

- Нашла... я... в роднике.

Она вспомнила, как четыре дня тому Лэти уговаривал Бокрина переселиться в поселок. Ей велели уйти, и она бегала к роднику, долго созерцала в хрустальной воде пляску то ли мальков, то ли золотистых солнечных чешуек. А потом вернулась. Они все еще спорили. Сёрен не хотела подслушивать, получилось случайно. Бокрин не желал идти к соседям, с которыми поссорился когда-то в большой мере из-за нее, Сёрен. Потому что она не была похожа на других. Бокрин был для нее всем: и дядей, и отцом, и наставником, и другом. Тогда, когда Сёрен попала в его дом, Черта была далеко, за много-много конных переходов от долины. А потом все приближалась. Сегодня достаточно бежать ей, Сёрен, какие-то полчаса... у нее крепкие ноги. Только вот Бокрин взял с нее клятву никогда не ходить туда, и она честно слушалась. А он... Лэти появился в их доме примерно тогда же, когда Бокрин подобрал девочку. Лэти был пограничник, он был из тех немногих, кто уходили за Черту - и возвращались. Еще с того времени Сёрен помнит его пепельные волосы, собранные на затылке и перехваченные кожаным ремешком, помнит темное, точно опаленное нездешним огнем лицо, помнит запах от жесткой куртки: кожи, дыма, травы... и чего-то еще, чему она никак не может подобрать названия. За Черту обычные люди не ходят даже в страшных снах. От Черты бегут. Редкие цепочки беженцев шли и шли. Уже тогда. И их делалось все больше. Черта придвигалась. Иногда надолго замирая, а иногда слизывая разом целые варсты. Беженцы спешили, беженцы везли на телегах, несли на себе детей и скарб, гнали живность. Редко останавливались на ночлег. Говорили, Черта сжигает все на своем пути. Говорили, это вечный раскаленный песок, который тянется на много дней, а за ним - все как у нас. Только жизни нет... Говорили... Бокрин привечал подорожных. Делился последним. Потом какой-то не в меру ретивый парень попытался завалить Сёрен, голенастую девчонку, на сено в омшаннике. В спину парню воткнулись вилы. Не до смерти. Больше Бокрин в дом никого не впускал. Даже с детьми. Иногда появлялись кучки мародеров, мелкие банды. Бокрин встречал их напряженным самострелом. И, может быть, чем то еще, потому что, честно сидя в чулане, Сёрен видела сквозь щели запертой двери странный свет.