Владислав Крапивин - Мраморный Кролик

Сестра уже не раз появлялась на крыльце, говорила, что я обязательно опоздаю.

— Не-а… — отвечал я, подтягивая самолетик на стартовую позицию.

— Уже без пятнадцати час…

Потом:

— Уже без десяти…

— Ну и чё…

— Не «чё», а марш в школу! — Она с размаха накинула мне на плечо ремень кирзовой сумки и подтолкнула к калитке. Кролика я не успел занести в дом, сунул его в карман. Штаны из гимнастерочной ткани были куцые, с лямками, но карманы — как у настоящих брюк. В них влезало много всего…

Оказалось, что сестра подгоняла меня зря. Когда я пришел в школу, часы над лестницей показывали без пятнадцати час. Вечная эта «дамская склонность к панике», как говорил муж Людмилы Николай. Я пошел в класс. Там были не только ребята, но и Прасковья Ивановна. В ответ на мое «здрасте» она глянула неласково.

— Ага, вот и Крапивин появился. Иди-ка сюда…

Я пошел неохотно. Если зовут по фамилии, добра не жди. И добра не было. Были мои тетрадки, которые «Прасковья» слегка брезгливо приподнимало над столом.

— Полюбуйся, что ты здесь нацарапал. И сколько наляпал ошибок… Тебя следует посадить обратно в первый класс… Я написала замечания. Покажешь это маме…

Я обомлел. Страницы двух тетрадей — одна в клеточку, другая в косую линейку — пестрели красными росчерками, поправками, вопросительными знаками и даже кровавыми кляксами. И размашистыми надписями. Этакие «картечные залпы» алых чернил… Я совершенно не понял, что там за поправки и какие начертаны слова. Их было столько, что выплескивалось далеко за привычные рамки. Когда я успел наделать столько ошибок в примерах и предложениях? Этого хватило бы на весь учебный год, а он только начался!

За что мне такая беда? Ну да, я не отличник, как, скажем Светка Никитина или Борька Демидов, но и не последний же лодырь, как Серега Тощев! Я же старался, решал, как умел, писал, как получалось. И домашние уроки делал… почти всегда… В чем я виноват?

Было похоже, что на меня свалилось какое-то стихийное бедствие!

Свалилось… и будто отшибло у меня все чувства. Вырубило предохранители. Я спокойно взял тетради, сунул в свою полевую сумку и вышел из класса. Было внутри у меня лишь вялое равнодушие. В этом равнодушии созрела здравая мысль: если не будет исчерканных тетрадок, не будет и никакой беды. Я вышел на солнечный двор, прошагал в дальний конец, где желтела свежими досками постройка, именуемая иностранным словом «сортир». Там было полутемно и пусто. Я скрутил в жгут злополучные тетрадки и спустил в круглое отверстие. Стало легко. И пришло ясное понимание, что нет смысла возвращаться под сердитые очи Прасковьи Ивановны. Увидит — и начнет ругать снова. А не увидит — и не вспомнит…

Я выбрался через дыру в заборе и побрел, куда глаза глядят. По теплу, по солнышку, по широким тротуарам. Они были тогда деревянные, сквозь щели между досками торчала лебеда.

Шел сорок шестой год двадцатого века — мне еще не исполнилось восьми лет. Впервые жизни я стал прогульщиком, но совершенно не думал о последствиях. Повторяю: отключились какие-то предохранители. Меня окутывала скучноватая беззаботность.

Я постукивал крепкими ботинками по доскам и кончиками пальцев гладил в кармане Кролика — будто живого дружка и сообщника. Он был теплым. Ощущение, что я не один, укрепляло мое спокойствие…

Однако, следовало как-то протянуть свалившееся на меня свободное время. Возвращаться домой было нельзя — ни на улицу Смоленскую, где мама, ни на улицу Герцена, где сестра. Сразу началось бы: «Что случилось?! Почем ты не на уроках?! Тебя выгнали из школы?!» Я пошел бродить по центру: по улице Республики, по Первомайской, мимо городского сквера и рынка. Разглядывал на круглых тумбах цирковые и театральные афиши, изучал книжные обложки за витринными стеклами магазина «Когиз». И вдруг вспомнил, что в кармане штанов (не в том, где Кролик, в другом) лежит пятирублевая бумажка. Ее накануне подарила мама — была в хорошем настроении и решила побаловать сына-второклассникиа.

Я вытащил новенькую пятирублевку на свет. Полюбовался. Бумажка была синяя, с портретом летчика. У летчика — мужественное лицо, шлем с очками и парашют за спиной. С этим летчиком были у меня связаны приятные воспоминания.

Дело в том, что такой же портрет пилота (лишь во много раз меньше) печатался тогда на почтовых марках — ценой в тридцать копеек. Столько же стоила отправка письма, поэтому синие марки с летчиками были самыми ходовыми. Год назад, гоняя по ближним кварталам упругий обруч, я заметил в заросшей канаве белый бумажный квадрат. Оказалось, что это изнанка листа, состоявшего из множества марок. Обалдеть сколько! Я притащил находку домой, мама посчитала и сказала, что целых три сотни.