ВЛАДИМИР СИНЕНКО - ЧЕЛОВЕК С ГОРЯЩИМ СЕРДЦЕМ

Егор Данилович облегченно вздыхает. Пронесло! «Зря я праздновал труса. Не так уж страшны эти охранники... — Машинист подбадривает себя, но все же его бросает в дрожь. — Федор — парень смелый и все твердит: «Общее дело!» А нужно ли оно мне? Как-никак, а машинистам платят прилично, считаются с нашим братом... Машинистов — раз-два, и обчелся!»

А Федор, похоже, уже позабыл о происшествии в Синельникове. Размахался лопатой у топки как бешеный, поднимает в котле давление. Стрелка манометра крадется все выше и выше по циферблату. Нравится, что ли, этому чудаку тяжелый труд помощника и кочегара?

Паровоз прицепили к составу, и он снова вырвался на широкий простор полей. Машинист злился на Федора, но и ценил его трудолюбие. Одержимый! За время пути до Луганска Сергеев забрасывает в топку сотни пудов угля. А ведь мог бы иметь чистую работенку. Зачем это ему? Мускулы помощника распирали просоленную потом рубаху, лопнувшую на плече. Широкие, как у грабаря, руки железно схватывали держак совковой лопаты. Богатырь! Нанялся бы лучше бороться в цирк.

И вдруг Егор Данилович стеснительно произнес:

— Федор, а Федор... — Тут у него словно запершило в горле от гари, которая пробивалась из топки. — Кха-кха... Хватит уже тебе! Куда столько пару, да еще под уклон?

Хлопнув чугунной дверцей и бросив лопату, юноша обернулся:

— Снова отеческая проборция?

— Вот скажи мне как на духу... Много ли вас таких?

— Каких это? — сперва не сообразил Федор.

— Схожих на тебя... Кому не страшна Сибирь да петля! Не мрет, часом, твоя душа со страху?

— Нет, почему же... — как-то просто и застенчиво вымолвил Федор. — Бывает. А что делать? Не к лицу, Данилыч, человеку быть рабом! А много ли нас? Много, и будет еще больше.

Машинист недоверчиво качнул головой.

— «Раб»... Рабы — это те, кто сызмалу в хомуте, кому некуда податься. А ты можешь припеваючи жить. Батька-то твой подрядчик-строитель. Дело любезное, доходное! А ты: «Бороться! Революция!»! Блажь, что ли, такая?

— Да не блажь, Данилыч! Застревает в горле хлеб, политый чужим потом. Из горя складываются доходы. Чужую беду в свое счастье не обернешь! А я хочу видеть свободный народ.

Непонятно это машинисту:

— Ради лучшей жизни для других свою ломать? Ты вот мне по дурости сердце свое настежь, а я возьму и шепну полиции. Ты для меня стараешься, а я... Эх, и доверчивый же ты, Федя! Лучше за ум возьмись, о себе хлопочи.

— Это тебя-то я не знаю, Данилыч?! — изумился Федор. — И чего в иуды мостишься? Я тебя вижу насквозь. Скоро и ты с нами в ногу зашагаешь.

— Зашагаю с вами?! — удивился машинист. — Куда хватил, милый голубь! У меня в Екатеринославе на Чечелевке свой домик. И работа получше, чем у других. Терять последнее? Нет уж, дудки, поищи дураков!

Набрав скорость, паровоз мчался сквозь степь. Деревянный настил будки ходил ходуном под ногами, надоедливо лязгало железо между тендером и паровозом. Федор наклонился к машинисту, сидевшему у правого окна, и тепло сказал:

— Не ершись, отец... Кроме дома и дела, у тебя есть рабочая совесть. Ее не продают. А то, что машинистам платят хорошо... Да и вас за людей не считают! При случае унизят, могут запросто и по морде дать. Разве нет?

Что-то еще протестовало в душе Егора Даниловича, но он понимал: правы те, кто задумал переиначить жизнь.

В Ясиноватую прибыли к вечеру. Здесь связным оказался сцепщик. Вскочив на заднюю подножку тендера, он махнул флажком машинисту:

— Гони, дядя, на угольный склад. Заправим и песочком... Не посыплешь им рельсы — тормоза не возьмут!

Черномазый детина заполнял топливом тендер с помощью железного «журавля». На одном его конце — емкая бадья, на другом — противовес. Рабочий ходил по «журавлю», как по качелям, и то подымал бадью с углем на тендер, то опускал ее за новым грузом.

Вокруг густое облако черной пыли. Машинист чертыхался.

Здесь Федор передал сцепщику ясиноватский «паек» литературы. Свернув газеты и листовки трубочкой, связной сунул их в футляр от флажка.

Приняв тридцатую бадью, Федор крикнул рабочему:

— С верхом! До Луганска хватит. Гони назад, Данилыч!

Паровоз тихо покатил к составу, а Сергеев сказал сцепщику:

— Ну, будь здоров, друг! Не забудь передать и Доменике с Щер- биновских копей их порцию литературы... Что-то давно ее не видать!

На подъемах, на крутой кривой паровоз натужно пыхтит. Вечереет. Солнце лениво скатывается за пшеничные поля.

Скоро Дебальцево — сердце шахтерского края. В этих местах Федю Сергеева знают хорошо. Сюда он везет львиную долю тайного багажа. Добрый тюк ленинской литературы для рабочих Донецкого бассейна упрятан под углем. Попробуй-ка отыщи ее, жандарм!