Софья Радзиевская - Полосатая спинка. Рассказы

Рассказ про соседа вышел до того интересный – на четыре стакана чая хватило. Ребята слушали не дыша, даже под столом ногами толкаться перестали.

– Он только по глазам меня и понял, – кончил дед Максим к допил с блюдечка чай. – Я на него глазами повёл, а он с моей коленки бух в траву, да на ёлку. Уж и кричал на меня, и бранился, чуть живот не надорвал. Крепко напугался и оттого на меня же рассердился.

– А ты чего ж не стрелял? – живо спросил мальчуган и даже со скамейки вскочил, так разгорячился.

– Зачем его стрелять? Он живой мне душу веселит, – улыбнулся дед.

– А я бы выстрелил. Обязательно. Вот когда вырасту. Ты зачем сам ружьё носишь, а сам не стреляешь?

Дед Максим поставил чашку на стол, он уже не улыбался.

– Я ружьё ношу затем, чтобы в лесу порядок наблюдать, от лихих людей, которые зверя обидеть желают. А по-твоему, что на глаза попадётся – сам валяй-бей? – сурово проговорил он. – Старые люди говорят: бурундук человеку криком знать даёт, если медведь близко ходит. Вроде он человека от беды уберечь хочет. Вот он каков. А ты, Федя, один денёчек у нас гостишь, живое любить ещё не научился. Погоди – научишься.

Но мальчик уставился глазами в землю и упрямо молчал. Дед чуть заметно покачал головой.

– Наш лес не простой, – сказал он, – заповедный. Смотри на него и радуйся. Это и звери понимают, вольно живут, из других мест сюда сходятся. Разные звери. Вот только медведь – один такой был, Лохмач я его прозвал, ему что-то у нас не понравилось, ушёл, и куда – следов не оставил. А покуда жил – никому от него обиды не было. Даром что зверь.

Дед Максим пристально посмотрел на мальчика и встал.

– Ладно, бегите. А у меня ещё дома дела. Да смотрите, не баловаться.

– Не будем, – торопливо пообещала девочка и незаметно потянула мальчика за рукав. – Идём же, ну… На бурундука посмотрим. Тихонько. Пока бабушка не услыхала.

– Куда вы? – высунулась было из двери бабка, да только рукой махнула: разве за озорниками поспеешь?

Лесниковой сторожки за первым же поворотом тропинки не стало видно. Теперь дети уже не бежали, а шли скорым шагом. Мальчик шёл молча, упрямо подняв голову, точно говорил: что хочу, то и делаю. Анюта, маленькая, синеглазая, торопливо топотала около него, заглядывала ему в лицо, повторяла просительно:

– Федя, ну чего ты придумал? Ну не надо ловить, слышишь?

– Отстань, – отвечал мальчик и сердито толкался локтем. – Чего за руку хватаешь. Что ты в охоте понимаешь! Я его петлёй. Враз! Знаешь, какая у бурундука шкурка красивая! Дед же сам говорил.

– Я не знала, что ты его поймать хочешь, а то дорогу не показала бы. Дедушка рассердится, вот увидишь.

– А он откуда узнает? Ты, что ли, наябедишь? Сама, небось, трусиха. Девчонки всего боятся. И ревут. У, плакса-вакса…

– Неправда, – рассердилась Анюта и даже топнула босой ногой. – А ты хвастун!

В этом месте тропинка свернула из старого леса под горку в молодой. Густые кусты орешника протянули друг другу ветки через тропинку, будто здоровались. Идти рядом стало тесно, и мальчик пошёл впереди.

– Сейчас я прут вырежу, – сказал он и засунул руку в карман штанишек. – А петлю из лески на конце привяжу. Петлю ему на шею тихонько накину, дёрну – и готово. У нас так мальчишки ловили. Он вовсе дурак, ничего не боится.

– Не надо, – повторила Анюта и всхлипнула. – Я не плачу, – спохватилась она, – это я кашляю… И зачем ты к нам приехал. Ой!

Рыженький зверёк вдруг молнией метнулся с куста орешника через тропинку на другой куст. Он резко свистнул, взмахнул рыжим хвостиком и тут же прыгнул обратно, уже позади девочки.

– Леска, леска-то где? – мальчуган торопливо сунул руку в карман. – Я сейчас…

– Не смей! – крикнула девочка. – Он, может, так играет, а ты его…

Зверёк и правда вёл себя очень странно: свистнул, опять перебежал тропинку и прыгнул на куст с другой стороны.

– Не пускает нас. Может, укусить хочет? – И девочка опасливо взглянула на свои ноги.

Бурундук засвистел ещё громче, зацокал и с куста взлетел на ветку липы. Тут куст орешника шевельнулся и его заслонила огромная бурая туша.

Медведь был, наверное, очень старый, шерсть на боках висела клочьями, хоть время линьки уже прошло. Он не удивился встрече: его уши издалека доложили ему, кто тут на тропе расшумелся. Но сворачивать с дороги не собирался: стоял неподвижно, склонив голову набок. Только на минуту отвёл глаза – досадливо покосился на бурундука, отчаянно свистевшего над самой его головой. Тот один только и шумел. Дети молчали, и медведь молчал.